Бешенство папки new

Александр Калуцкий

Кому на Руси жить хорошо?

У кого много власти  или у кого …уй больше?

БЕШЕНСТВО ПАПКИ

юмор

20+

Все совпадения случайны. И, вообще, все это было не у нас, а на Марсе

Зеленоглазая бестия

Говорят, идиоты спят крепко. Глава района Вовтузенко идиотом не был, но тоже спал крепко, причем часто. Вот и тогда сладко храпел в своей постели то рывками, то с присвистом, разбросав жидкие волосья по подушке, пустив слюни на цветастую наволочку. Но тут что-то грюкнуло, он хрюкнул и очнулся. Его осенило, что на дом напали воры, и бросился он к сейфу, толкаясь в темноте о косяки.

Апосля выяснилось, что сбежал хомяк Алексей Навальный, залез в вентиляцию, скреб там и сопел, металлические шахты усиливали звуки, и Вовтузенко казалось, что его самого дерут рашпилем по позвоночнику, аж в глазах искры трещали.

И вот теперь у него работали спасатели, доставали того чертова грызуна, штаны с рукавами …уевы.

И решил тогда Вовтузенко на службе отсидеться.

Раннему визиту шефа его секретарша, поджарая стерва Эмма Петровна, она же «старуха Шапокляк» не удивилась, хотя обычно являлся он к обеду. Ну она, казалось, вообще уже ничему не удивляется, вобла эта кривоногая.

— Здрассьте, Николай Михайлович. Минералка, соки, молоко, тан, кофе, коньяк, водка, виски?

-Неси чай.

— Свежо выглядите, Николай Михайлович.

— Да и вы хорошенькая.

Эту ушлую секретаршу навязал ему губернатор, носивший в чиновных кругах погоняло Усатый. Он заботился, чтобы главы районов ни о чем «таком» на службе не думали, кроме распила бабла, вот и понасовал им страхолюдных секретарш.

А до того, поди, штук шестнадцать секретуток через Вовтузенко перескакнуло, как через гимназического козла, готовых потрудиться во благо Родины. И Вовтузенко предоставлял им такую возможность, частенько прямо в кабинете, под портретами губернатора и президента. Притом през пялился заинтересованно, а губер словно бы и стеснялся, хотя особо стеснительным не был.

«Присутствие» начальства доставляло Вовтузенко какое-то особо острое удовольствие, как будто они держали свечку.

Вот и теперь у себя в кабинете обнаружил глава серо-буро — малиновый флаг Державы, этот символ страны, извазюканным какими-то сальными размазами, словно кто-то вытирал об него губы.

— Шо за хрень? — Растерялся Николай Михайлович. — Вроде ж не заезжал я вчера, после сходняка у Усатого, сюда, в администрацию, кто ж тогда употребил флаг?

— Эмма Петровна, сыми знамя, да снеси в прачешную. Оно запылилось.

— Белье в прачечную мы не сдаем, у нас, согласно регламенту, новое имеется. Пора бы уже запомнить.

— Добро, запомню.

— Я поменяю, а этот можете забрать себе.

— Да на хер он мне нужен. Бери себе.

Николаю Михайловичу было как-то тревожновато. Вчера на банкете, с перепоя, прямо за столом, подняв седьмую и страшно осмелев назвал он губера «родственником сбитой украинской летчицы» за схожесть фамилий, пошутить хотел, но словно черт дернул. Коллеги его «остроту» не оценили, и теперь он терзался.

Всегда на седьмой горел.

А еще каким-то тусклым проблеском памяти помнил он, что кто-то из прихлебателей, уже в бане, уличил его в «зеркальной болезни», это когда нижнего дружка можешь увидеть лишь в зеркале, иначе для глаза он пузом перекрыт.

Запершись, Вовтузенко снял пиджак, приспустил штаны, подтянул живот, насколько это было возможно.

Не прав вчерашний злопыхатель, хрен ему на рыло — кончик все — таки виден. С пол мизинчика, но притарчивает.

Вовтузенко полегчало, и он отпустил пузо на волю, то обрушилось кожаной лавиной чуть не до колен, накрыв все его естество, он едва  руки успел выхватить.

Обратно облачился, ляпнулся в рабочее кресло, напустил на себя многомудрый вид.

— К вам отец Ефрем, — сообщила секретарша. — Примете?

Ох уж этот отец Ефрем, настоятель местной церкви, любимец митрополита — любимца родственника плененной летчицы. Этот отец Ефрем, снискавший в приходе кличку «Ехрен», ездил к Вовтузенко хоть в особняк, хоть в администрацию, как к себе домой, совал для целования птичью лапку, фамильярничал всяко и мнил себя некой контролирующей инстанцией над главой района.

Вовтузенко знал зачем притащился лукавый попик. На одном из лугов района открылся удивительный родник с чистейшей и какой-то прямо — таки сладкой водой. Что примечательно, уже с десяток считавшихся бесплодными женщин, испив той заветной водицы, понесли. Пяток хворых, да сирых выздоровели. Проскочил даже какой-то хронический алкаш, тот случайно упал в источник и тягу к спиртному у него, как отшибло. И родник в народе прогремел, как целебный.

И вот теперь батюшка вовсю хлопотал, чтобы этот луг был переведен под юрисдикцию храма, хотя и был на значительном от него отдалении.

Вовтузенко же мечтал поставить на источнике свой заводик минеральной воды, хотя и знал, что если дело пойдет, родственник летчицы отобьет производство, поскольку все прибыльное в области привык прибирать к своим загребущим клешням.

Здесь и сейчас спорить со священником в планы чиновника ну ни как не входило.

— Колян, не вые…ывайся, отдай луг приходу, а то буду стучать. — Сходу выложил карты на стол святой отец.

— Да пойми ты, мил человек, что не могу я двигать земли сельхозназначения.

— Мне вчерась какую-то новую виагру притащили, это динамит. Хочешь, отсыплю? — Соблазнял поп.

— Шо за виагра такая?

— Не виагра, а какая-то виагра — бумбука. СтоИт так, что небо можно …уем проткнуть!

— Ну, поднеси, спробую.

Вовтузенко бегло привыдвинул верхний ящик стола, где под рукой, стопками, в серебряных пластинках, держал 800- миллиграммовые синие таблетки своей виагры. Скосил туда лиловый глаз и тут же загнал ящик обратно.

Он нарочно вынал эти пластинки из пачек, чтобы пилюли сразу были видны.

Уже один вид могучего возбудителя настраивал его на боевой лад.

«Так вот почему у этого Ехрена такой выводок и попадья опять на сносях — бумбукой подзаряжается», — осведомленно прикидывал Вовтузенко.

При том, этот поп еще и пид…орасом считался, привечал в своем приходе мальчиков из местного сельхозтехникума.

Держатель луговины вспомнил, что и до его сына — младшего рыжего Федора —  этот поп дое…ывался. А Федька  тот ежился, хихикал, как целка, но от ласк липучего «кавалера» не уклонялся.

— А я вчера правду сказал, а теперь как- то не по себе, — положил пухлую ладонь на свое горячее лысеющее темечко Вовтузенко.

— И трепещи, сын мой, ибо не всякая правда правда есть!

И тут случилось… ну, в общем, то, что обычно и случается.

Шапокляк предупредила патрона, что явились журналисты — телевизионщики из области по поводу открытия новых туристических маршрутов по Черноземной полосе.

И тут же в кабинет главы вкатилось чудо — журналистка Маргарита. Крутобедрая, как бородинская пушка, дева, девушка, девчонка, такая настоящая, что Вовтузенко разом озарило с ног до головы, что все его былое бабье — хрень несусветная, а вот эта, это да! А ее зеленые глазища — две шаровых молнии — прошили пространство и встали перед ним сгустками плазмы. Они навели на Вовтузенко резкость и влупили по нему коротким электрическим разрядом, так, что  взметнулись над его лысиной редкие волосья и полетел он на …уй куда-то, хрен пойми куда, задрав ноги.

А когда выполз, да дым развеялся, все хотелось ему ее потрогать: что же это за чудо такое  — эта плавная ложбинка грудей под расправленными крыльями ключиц, эти тяжелые звенья золотой косы, этот локон, серпантином  вьющийся с виска и коротенькое, приталенное платьице, открывающее запредельную красоту ее граненых ног. В этом завязавшемся девичьем теле, схваченном простеньким платьишком, была такая мощная сексуальность, какой нет и в налитой плодами зрелой женщине, вдоль и поперек перетянутой  откровенным купальником.

— Все, поп, разговор окончен, — хлопнул ладонью по столу глава, кинув звероватый взгляд на гостью. И молодцевато замахнул лапой «прическу» сбоку на темечко.

Ну, а потом… ох, что было потом! Предстал Вовтузенко пред Маргаритой не вчерашним начудившим у губернатора лизоблюдом и не собутыльником попу, а птицей Феникс, восставшей из пепла. Обещал высочайшее покровительство, помощь и развлечения обещал. Да он готов был пуститься в пляс, только б она его оценила.

А когда она ушла, оставив флер дорогого парфюма и надежды, бодро двигался по кабинету — поправлял шторы, включал и выключал плазму, трогал стулья пышными, как пампушки, ладошками. Такое оживление было ему несвойственно.

Он был уверен, что Маргарита ему отдастся. Есть в женщинах некая такая особенность, которая неодолимо манит их к успеху, и статус районного лидера он уже позволял всласть иметь таких вот залетных Маргарит.

Она, со своей группой, поселилась в гостинице. Он правит районом из «дворца» администрации. Между дворцом и гостиницей – всего ничего — лишь залитая солнцем площадь районного центра Новый Усол.

Вовтузенко вызвал по телефону своего помощника Олега. Дал задание купить цветы — найти самый лучший в городе букет белых роз, ящик шампанского и всю эту благодать отпереть ей в гостиницу. Узнать, что она желает еще, разнюхать все ее вкусы, быть ее преданным холопом на побегушках и тащить ей все, что ни скажет, хоть солнечного зайчика в клетке. В случае возникновения вопросов, звонить ему, то есть начальнику, напрямую, самому, хоть днем, хоть ночью.

Сам накатил 200 коньяка. Потянул ящик из стола, ласково погладил лепесток виагры. Расположился у окна, стараясь угадать ее окна в отеле.

«Надо дать команду, чтоб ее заселили в апартаменты», — подумал он.

Через площадь ковылял в спецовке кочегар административной котельной Степаныч. Престарелый тип, северный переселенец. Откуда-то из Инты. Ходили слухи, что девки и бабы к этому истопнику в его кочегарку летят, как осы на треснувший арбуз, ввиду небывалой половой мощи кочегара.

На тот момент кочегарка, где он заодно и квартировал, находилась на летней реконструкции, и ее хозяин, что называется, оставался без приюта, праздно слоняясь по райцентру, раскатывая чужих ненасытных женушек на дому.

Этот Степаныч своим видом испортил настроение Вовтузенко. Откровенный по…уист власть не уважает и пользуется благами жизни в обход администрации. Уволить бы мерзавца, да кочегарит уж очень хорошо и почти за бесценок.

Ему только теплое место и нужно, для его вертепа. А деньги у него и самого, говорят, есть. Таки ж на Севере работал.

Пологий скос неба над городком. За площадью справа —  храм, где отец Ефрем тискает свою виагру — бумбука. И белые облака, идущие низко, едва не цепляясь брюшинами за кресты на куполах.

Вовтузенко заглотил свою таблетку виагры, как осетр блесну.

Маргарита! Мысль о ней была упоительно сладка. И он ощутил готовность.

Не знал Вовтузенко, не ведал, что из окон напротив, из отдельного номера расписанной под хохлому гостиницы, устремлен в сторону городской администрации злой, карий взгляд рыжего молодца, возлюбленного Маргариты, оператора ее съемочной группы Семкина Вениамина.

Пятьсот тысяч в зубы

Подул ветерок. Расправил флаги на администрации, понес под облака обрывки каких-то дымов.

Вовтузенко вызвонил так называемого Сливу — владельца частной гостиницы.

Имя этого братка давно выветрилась из коллективной памяти местной элиты, о Сливе знали лишь, что он выходец из Молдавии, объявлен там в розыск не то за контрабанду, не то за грабеж, при этом деньжата у него водятся и с ним можно иметь дело.

Внезапно всплыв в местечке, Слива очаровал его хозяина крутой взяткой в пятьсот тысяч долларов, причем всучил ее без церемоний, чуть ли не в зубы запихнул. И это не могло не вызывать уважения. Вскоре взяткодатель на берегу краевой реки Усол, буквально в заповедной зоне, грубо наплевав на все санитарно- эпидемиологические нормы, поднял особняк, под крышей которого и разместилась гостиница – тезка речки — с одноименным рестораном и сауной.

И понесся чудный аромат шашлыков над камышовой заводью Усола.

В виду имевшего места щекотливого междусобойчика Вовтузенко не решался называть Сливу Сливой, а потому говорил ему «ты» и делал вид, что помнит, как того по батюшке:

— Буду сегодня. Приготовься, как следует,- предупредил мздоимец ресторатора.

— Сам, или с областными?

— Типун тебе на язык. С женщиной. Поросеночка молочного запеки и водку остуди. А то твои халдеи вечно теплую суют.

—  Заранее закрыться?

— Расшугаешь посетителей, как приеду. Не знаю пока, во сколько явлюсь.

— Михалыч, мне легче закрыться после семи. Ты ж знаешь —  назаказывают, потом хрен выгонишь. До семи-то тебя не будет?

— Не будет.- Плотно слепив губы, Вовтузенко посмотрел на живот, скомкал свой телефон. Словно испугавшись, тот пискнул незамысловатой мелодией. Звонил помощник, приставленный к Маргарите.

— Цветы взяла, но в номер не пригласила. Приняла, как так и надо, и захлопнула дверь.

— Сучка,- выругался губастый баболюб и снова почувствовал прилив возбуждения. Ему нравились норовистые. Однако, вместе с возбуждением накатили и сомнения: не помешает ли ему пузо  овладеть Маргаритой, ежели до того дойдет? С каждым днем живот ширился, грозя заслонить всего Вовтузенко, тот это видел и чувствовал и теперь не мог ни за что поручиться.

В комнате отдыха «размотал» с себя одежду, разлегся на постели. Если на спине, то куда ни шло — пузо растекалось по телу, и корешок торчал заметно. А вот в других позах, пожалуй, будет трудновато.

Казанова новоусольского разлива навис над постелью, — живот свисал чуть не до простыни. Представил, что пристроится к Маргарите сзади и тут выходило, что процесс он никак контролировать не может, дружок остается на произвол судьбы  без хозяйского догляда. Глаз до него почти не достреливал. Да и руки дотягивались с трудом. Ну что ты будешь делать?!

Из кабинета донесся стук каблуков — Шапокляк зашла. Естествоиспытатель натянул на себя одеяло и затаился. Вспомнил, что не заперся. Секретарша  постучала:

— Николай Михайлович, а Николай Михайлович?

— Чего тебе?

— Вы что, не слышите? Правительственный разрывается! Губернатор  вызванивает.

Вовтузенко прямо с лежака бросился в кабинет. Почему-то петушком обежал столы спереди, схватил трубку с черного телефона с гербом. У подоконника браво приосанился:

— Вовтузенко на проводе!

Трубка гудела тяжелым техническим зуммером. Глава налился яростью:

— Где?! – Замахнулся он на секретаршу трубкой.

Та буквально впечаталась спиной в стену, озирала шефа глазами, лезущими из орбит:

— Николай Михайлович, вы что, женщина?!!

И тут только Вовтузенко вспомнил, что он голый.

— Ну, чего так сразу и «женщина»? – Двумя руками толстяк виновато приподнял пузо, двинул тазом.

— Вот, все на месте.

Эмма толкнула пальчиком очки на переносице, близоруко всмотрелась.

— Просто я там одежду новую примерял…

— Так идите, примеряйте дальше,- хохотнула Эмма и удифиллировала из кабинета, гордо печатая каблуками.

Первая мысль, которая пришла на ум нашкодившему половому гиганту, была о том, что Шапокляк надо срочно устранить, причем физически:

— Уе…ище, или разболтает всем, или шантажировать будет. Камень на шею, мешок на голову и — в Усол.

Однако, чуть приостыв, сообразил Вовтузенко, что так просто от этой кикиморы не избавиться, поскольку у нее имеются связи в области, и в райадминистрации она работает не просто так.

Чертыхаясь изо всех сил Никмих натянул штаны, и тут опять грянул правительственный:

— Вовтузенко! – Снова подхватился чиновник.

— Где прячешься, господин глава района?

— Так я тут, в кабинете… Мобильный опять же… на связи я круглосуточно…

— Гондурас в огне, и все сдают ГТО!

На сторонний взгляд последняя фраза губернатора казалась бессмысленной. Однако для Вовтузенко она была преисполнена великим смыслом. Губер в пожарном порядке собирал деньги с районов, при этом объявлял соревнование между вассалами — кто больше притащит.

Сказать, что родственник украинской летчицы огорчил подчиненного, это — ничего не сказать.

Николаю Михайловичу и самому срочно требовались инвестиции: во – первых, старшенькому – Михаилу — надо было в Москве квартиру покупать, во- вторых, сам Вовтузенко положил глаз на «Майбах» и очень хотел иметь этого зверюгу в своем гараже.

А там — и в — третьих, и в — четвертых…

Личное состояние этого чинопуза уже давно перекрыло районный бюджет, и можно было на свои забавы достать оттуда. Но в том-то и весь кураж, чтобы грести из бюджета. Иначе, какой смысл во всей этой комедии под названием «государственная служба». Все кругом пиз…ят, аж рубахи заворачиваются. А Вовтузенко, что, лысый?!

А меж тем бюджет уже был раскромсан вдоль и поперек, от него и так остались одни перья. И бизнесмены  и фермеры местные — как овцы лысые, все с них счесано до костей…

Последний раз на памятник букве «Ы», как самой патриотичной букве, какой нет в других вражеских алфавитах, с них бабло буквально с полицией вышибали.

Уж не продать ли отцу Ехрену тот заповедный лужок? Сладкая жуть подкатила под самое сердце Вовтузенко: «Интересно, сколько за него можно выручить? Можно много. Да вот беда, скуповат святой отец»…

Запищала мобила. Звонил помощник, приставленный к Маргарите. Надиктовал ее телефонный номер. Вовтузенко тут же и набрал его на своем. Овладеть смартфоном ума у Николая Михайловича не хватало, он его страшно боялся, подозревая, что тот может за ним нашпионить, поэтому пользовался простым, с крупными кнопками — чтобы не промазать, поскольку с перепоя, часто у него в глазах двоились, а то и троились цифири:

— Маргарита?

— Да — а. А это кто? — Томно ответила девушка.

— Да, в общем-то, никто, глава района,- сострил Вовтузенко.

И страшно понравился сам себе. Даже колыхнулся в смехе, сощурив глазки.

— А в носу у тебя не кругло, глава?- Осведомился из телефона чей-то незнакомый озорной мужской голос.

Вовтузенко сплюнул и подумал, что этот день испорчен…

Ты трансвестит, Машка!

На подъезде к своему особняку Вовтузенко  увидел, как из калитки выбежал отец Ехрен, по бабьи- с боков — задрав рясу, взгромоздился на свой Харлей. Моциклет, сверкая хромированными деталями, съехал на дорогу и понес святого отца вверх по улице. Брода пастыря развивалась. При этом казалось, что здоровенный мотоциклетный номер приделан к батюшкиной спине.

— Что тут нюхал отец Ефрем?! – С порога напустился хозяин на супругу Гликерию Андреевну, страшно похожую на Геннадия Андреевича Зюганова, лидера отечественных коммунистов, только в юбке.

— Узнал, что по дому грызун пробежал, приехал осенить крестным знамением.

— Если надо будет осенить, пригласим батюшку из Борового, а не этого прохвоста. Этот клещ к Федьке влазил?

— Не влазил. Но у лестницы пошушукались.

Младший сын Вовтузенко Федор учился в столице области Мелгороде в технологическом университете и теперь коротал каникулы в родительском доме. Переобувшись в тапки, глава семейства устремился к наследнику. Тот – с гарнитурой в ушах — лежал на диване и лениво листал какую – то философскую макулатуру.

— Чего валяешься целыми днями? Пошел бы на реку что – ли. Вон, погода какая хорошая.

— А?- Переспросил отпрыск, доставая пластмассовые  мулечки из конопатых раковин.

— Говорю, хомяка своего Алешку Навального на нас бросил, а мы из — за него выворотили всю вентиляцию. Безответственный ты, Федор, о родителях не думаешь. И как ты весь курс – то умудрился закончить на отлично? – Cбросив пиджак, отец расселся в кресле, видимо, собрался говорить долго и по – существу.

Весело и ярко пахло дюшесом спелых груш.

— Не, я не понял, пап, а тебе что, это не нравится?

Родитель глубокомысленно вдохнул, скосил глаза вбок.

— Нравится, конечно,- выдохнул он. – Да только брат твой старший Михаил в Москве учится, так ему, вишь, и учиться некогда. Пол университета уже перетрахал. Я уж ему и содержание урезал. А он трахает и трахает («весь в меня» — хотел добавить Николай Михайлович, да вовремя остановился), даже дочку замдекана своего обрюхатил. Я еле расплатился. Чуть ли не годовой доход с нашей керамической фабрики  в Москву оттарабанил. А так, отчислили бы к едрене – фене.

— Ну, и? – Насторожился парень и отложил книгу.

— Я говорю, девчонка – то у тебя есть?  Пора уж, не маленький «гули – гули»…

— Хошь, пап, я тебе скажу?

— Валяй!

— Честно сказать?

— Давай!

— Я трансвеститом стать решил…

Склонив голову, исподлобья Вовтузенко смотрел на сына. Бегущей строкой в его сознании неслись мысли. Кто такие трансвеститы он толком не знал, но догадывался, что это что – то очень паскудное. Тут еще в  чекушке – кстати – некстати — аукнулся куплет услышанной некогда дурацкой песенки:

«Ты трансвестит, Машка,

Оно не плачет,

А популярные мелодии свистит»,

и Михалыч решил Федьку драть.

Кое – как нащупав в подпузье ремень, он выдернул его из штанов и устремился за наследником на разъезжающихся ногах, грубо вписываясь в дверные проемы.

— Ах ты ж, сучонок, трансвеститом заделаться захотел?! Честь нашего рода посрамить? Нашего деда, буденовского кавалериста, опозорить? Я тебе покажу трансвеститов!!!

Ремешок попадал по чему угодно, только не по заду начинающего трансвестита: ложился на стены, хлестал по перилам, смахнул две вазы и даже секанул по зеркалу.

В ногах у неуловимого мстителя запутался рыжий кот Владимир Вольфович, cам мститель запутался в коте, в штанах и сверзился со всего маху на пузо. Но тут же отпружинился обратно на ноги, подсмыкнул штаны, встянув их чуть не до подмышек.

Негодование охватило Вовтузенко. Оно трансформировалось в небывалую энергию. Бодро неся перед собой живот, отец гонял по этажам отпрыска до тех пор, пока не загнал его обратно в его же «нору» и не захлопнул дверь.

Сердце толстяка колотилось, малиновые круги плавали в глазах. Он грузно прокосолапил на кухню, спугнул там домработницу Лену, которая по – за стенкой, по – за стенкой выпорхнула в коридор.

В кухню заглянула встревоженная Гликерия Андреевна. Щеки у нее отвисали, как у супруга.

— Еще раз приветишь этого проходимца отца Ефрема, убью! – Предъявил пухлый кулак муж. Гликерия Андреевна смылась.

Тут только вспомнил Вовтузенко, что он не поужинал и не переоделся.

Да, какой тут, к черту, ужин. Хозяин достал из холодильника бутылку коньяка, сломал пробку. Налил, выпил, заел шоколадкой, снова приставил горлышко к стакану…

Ух, отлегло как-то… Чтобы окончательно успокоиться Вовтузенко решил нюхать баксы и отправился в свой кабинет. Он всегда так успокаивался, это был самый верный способ.

Пестрый денек выдался: родственник летчицы, Шапокляк, Маргарита, трансвеститы. Все это как – то не вмещалось в плешивом чердаке Вовтузенко, а потому отдельные детали событий информационно – энергетическими сгустками ходили по орбите, вокруг его головы и, как казалось, даже мерцали.

Открыл потайной сейф в стене, замаскированный живописным портретом какого-то ярко выраженного придурка. Вывалил пачки долларов на стол, вальяжно развалился в кресле и стал те пачки подносить к носу, одна — за другой.  Ему казалось, что с них веет разными ароматами.

С одной — морским бризом, другая пахнет кожей салона новенького «Майбаха», третья — марочным вином, четвертая тончайшими женскими духами, пятая сулит разудалый банкет на борту теплохода со сладкой водкой и танцующими цыганами.

Так и уснул в кресле, сжав пачку в пухлой лапе.

Утором Вовтузенко запросил в полиции сотрудника. Поставил его на караул у двери Федора.

— Ты за что ж это сыночка – то нашего заточил? – Укоряла мужа с порога растрепанная Гликерия Андреевна.

— Молчи, кудлатая! – Огрызнулся супруг, — предупреди лучше Ленку, чтоб не болтала. А то сейчас пойдет сыпать направо — налево.

Взнуздав свой BMW X-6, страдалец направился в сторону районной поликлиники.

— Надо Федьку в армию отправить,- с каким – то непонятным злорадством думал он.- В войсках ему быстро лампочку в темные мозги вкрутят.

Небо, как и вчера, было синим, однако, к этой синеве едва уловимо примешивалась какая-то сюрреалистическая карамельная фиолетинка, словно подчеркивая абсурдность происходящего.

Главврач поликлиники Сысой Кондратьевич, в прошлом хирург, был уже глубоким стариком и на службе появлялся с петухами.

Сысой давно не практиковал, ввиду старческой тряски рук и целиком сосредоточился на административной работе. Короче, дни на пролет, как пень торчал в своем кабинете и распоряжался. Это был конченный пох…ист и врожденный циник. К тому ж Колю Вовтузенко он знал во — от с такого возраста, а потому держался с ним фамильярно. Впрочем, как и со всеми.

— О, какие люди! – Встретил он гостя этим расхожим приветствием.- Сам заболел или по делу? Что – то плоховато выглядишь, Коляша. Ну – ка, покажи язык?

Вовтузенко с готовностью вывалил свой телячий язык.

— Так я и знал,- резюмировал доктор. – Белый. Виагру ху…ришь с водкой?

Пациент виновато ворохнул руками.

— Я тебя предупреждал, Николай, обнимет тебя кондратий, и никакая реанимация не поможет. До тебя председатель райисполкома был, товарищ Куракин, так того е…нуло прямо на секретарше. Она потом родила. Сына Кондратием назвали.

Давай – ка, дружок, давление измерим.

Доктор схватился за приборы.

— И жир тебе, Коля, надо сбрасывать. Ведь пол центнера на себе лишних таскаешь,- деловито хлопотал бодрый «Пилюлькин».

Вовтузенко, прекрасно знавший историю своего предшественника Куракина, вяло отмахнулся:

— Не сейчас давление, я выберу время.

Он расстегнул пиджак, разместился на топчане.

— Как тут, Кондратич, уберечься от кондратия, когда кругом такие дела творятся? – Издалека закинул удочку заинтересованный визитер.

— А что такое? – Насторожился медик.

— Да взять хоть телевизор. Одни девки голые, голубые, трансвеститы какие – то. Все заполонили. И вроде, как все – норма.

— И что ж ты предлагаешь? – Подначивал лекарь, явно ощущая какой- то подвох.

— А взять всех и вылечить. Да хоть тех же трансвеститов. Скрути его прямо на сцене, укольчик какой – то или пилюлечку ему пропиши, глядишь, нормальным станет, делом полезным займется. Вот ты б какую таблетку ему дал?

— Ишь, парень, какой ты быстрый! – Восхищался Сысой Кондратьевич,- а ты горбатого пробовал лечить?

— Что, так безнадежно? – Пал духом Вовтузенко.

— Абсолютно. Тут ни пилюлярно, ни внутривенно, ни внутримышечно, ни, даже, оперативно. Ничего не поможет. Это природа. Как говорится, судя по силуэтам могил, горбатые неисправимы.

Кондратич сунул в губы сигарету, щелкнул вызолоченной зажигалкой, долго ловил огоньком сигаретку, его неуправляемые руки никак не хотели совместить одно с другим. Наконец скрылся в клубах ароматного дыма, улетел, так сказать, в облака.

В комнате вызванивали пружиной старинные напольные часы.

Помолчали. При этом Вовтузенко делал вид, что внимательно рассматривает свои ногти, а Сысой, не стесняясь, глазел на Колю:

— Я не понял, Коляша, а чего тебя эта тема – то так волнует?

— Дак это… секретарша  – то моя, похоже, трансвестит,- нашелся Вовтузенко. Сработал, так сказать, на опережение.

— Это которая, Эмма что ли? — Подпрыгнул Кондратьевич.

— Она. Прихожу вчера на службу, а на ней борода, как на Карле Марксе. Побриться, видимо, забыла, сволочь. Опять же, сама худющая, а голос басовитый. Мужик, как пить дать. Мужика мне в секретарши подсунули, так – то.

— Да ты же вроде как сам ее выбирал?

Вовтузенко лишь развел руками, мол, выбирать-то я выбрал, но теперь сомневаюсь, а не помогли ли мне, каким-то образом, с этим выбором?

— Тут, Коляша, я тебе ничем пособить не могу. Она же в области лечится, у нас даже карты ее нет…

— Ну вот, лишнее доказательство.

— Не, ну ты подумай! – Продолжал удивляться жизнелюбивый эскулап,- худенькая, молоденькая. И с виду первичные половые признаки выражены. Я б ей вдул, кабы у меня стоял. А то, как в 80 — ом упал, во время Олимпиады, когда Мишку олимпийского ветром понесло, так больше и не поднимался. Тогда я разнервничался сильно. Теперь вот соматическое что — то…

Старик загремел ключами от сейфа. Предложил гостю полезного чайку «на травах». Сысой был странным субъектом, почему — то опасался, что его отравят, потому чайник и заварку держал в сейфе. Вовтузенко отказался от чая, и главврач тоже передумал.

— Да какая «молоденькая»?! Ей на пошлой неделе 63 бабахнуло ( это посетитель снова про Шапокляк).

— По мне, так и такая — молоденькая. Были б ноги…

— А как же Карл Маркс? – Удивился гость.

— Не, Карла Маркса сношать я не хочу, — открестился Кондратьевич.

Пользуясь случаем, он начал  выбивать из главы дополнительное финансирование, якобы, на ремонт отопительной системы. Вовтузенко напомнил ему, что сразу после Нового года на реконструкцию клиники было направлено два миллиона бюджетных средств, а стройматериалов  закупили от силы на двести тысяч.

— Тебе ли обижаться, Коля? – Укорил его этот клинический расхититель.- Тебе же, если мне не изменяет память, пол лимона было откачено. И у кого из нас теперь склероз, ась?

По дороге в администрацию Вовтузенко вызвонил «Кудлатую», велел выпнуть бойца правопорядка, да и освободить непутевого сынка из заточения…

Беседа друзей

Из больницы Вовтузенко направился прямиком к ненавистному пастырю. Тот жил при храме в каком-то очень раскоряченном, но крепком, почти крепостеподобном особняке, обставленном богатой мебелью и со всеми современными наворотами.

Словом, вся кривославная атрибутика была сосредоточена в церкви, а батюшкин же дом представлял собой жилище нового типа с превосходными удобствами, словно нарочито лишенное даже намеков на профессиональный статус хозяина.

А чего удивляться —  то, если все знали, что к своим обязанностям отец Ефрем относится халатно, именно, как к должности, а не к любимому делу,  при этом спешит взять от жизни все, в том числе и то, что плохо сочетается с самим этим понятием «вера».  Поговаривали даже, что в купола церкви он завел антенны и втихаря «ловит голоса», то есть занимается радиолюбительским спортом.

Но и байкерство опять же. «Толоконный лоб» обожал мотоциклы, состоял в каких – то сообществах и имел все соответствующее снаряжение, включая казакИ, косуху и даже специальную серебряную рюмочку со святыми письменами на боках — под водку —  которую носил в кармане, прикованной  к поясу серебряной же цепочкой.

Вот и теперь батюшка намывал во дворе свой Харлей подробно и самозабвенно. Увидев раннего гостя, он бросил  синюю губку в ведро с белой пеной, пропустил того в дом.

— Баба — то твоя где? — Бдительно озирался прихожанин.

— К сестре ее все семейство отправил. Зае…ал уже этот гомон, один побыть хочу.

Всякий раз, снимая рясу, отец Ефрем выходил из образа священника и являлся обычным мужиком, таким же пох…стом, как и главврач Сысой Кондратьевич.

Отец Ефрем (в миру  — Петр Тушканчиков) распахнул холодильник, критически окинул взглядом содержимое. Достал бутылку водки и нарезку салями. Выставил все это на стол. Кинул водку по стаканам:

— Давай, сын мой,- пригласил он главу района. – А то башка трещит после вчерашнего. У Сливы упились вусмерть, прокурора чуть не утопили. В речку его закинули, а он ластами и не шевелит. Так и понесло течением, еле выловили. Хорошо Митрич с собакой был, она в общем-то, и спасла прокурора (Митрич – это начальник районной полиции).

Багром  — то мы его за трусы зацепили, да резинка тут же и лопнула. Много, много в нашем прокуроре греха, вот река его и понесла.

Вовтузенко выкинул содержимое стакана в рот, смачно, со скрипом зажевал тремя колясками салями, разом проколов их вилкой.

— Я чего приехал-то, святой отец, — напористо двигал челюстями гость. — Забирай лужок. Завтра же аукцион объявим.

— Да ты что?! – Оживился собутыльник.- Решил — таки безвозмездно земли храму передать? Благое дело! Истину, истину глаголят уста твои. И дело твое богоугодное в небесах помянуто будет! – От радости Тушканчиков снова съехал на кривославный сленг.

-Ну, положим, не безвозмездно,- шевельнул бровями Вовтузенко.- Но тебе, так и быть, сделаем скидку. Святой отец все – таки… В общем, три миллиона. Долларов!

— А я – то думал, отплатим тебе медалькой от Митрополии и довольно.- Парировал священник.

— Навесь себе эту медальку, знаешь куда?!

— Да-а, стяжатель ты,- сердито всмотрелся  Тушканчиков в лицо Вовтузенко.- Не то, что сынок твой Федя, святая душа.

— А причем тут мой сын?- Насторожился гость.

— А я и говорю, что ни причем. Кто ты, а кто он! Ты – лапоть провинциальный, чушка безмозглая. А он в философии поднаторел и к вере тянется, а я его приобщаю. И приобщу. Вот увидишь, еще и в семинарию протащу как-нибудь через задний проход!

— Погоди, — напрягал мозги Вовтузенко, — ты хочешь сказать, что если я тебе отдам леваду, ты от Федьки отвяжешься?

— На все воля Божья.- Смиренно вознес взгляд к потолку отец Ефрем.- Коли снизойдет его благодать, так и в твоем доме покой воцарится…

— Ах ты ж пидо…ас козлобородый! — Неистово тряс баранку своего авто Вовтузенко по дороге на службу.- Федькой шантажировать меня вздумал! Ну, погоди же, получишь ты у меня лужок. По самые сусала залью тебе жира, мяучело с крестиком!

Вовтузенко знал, что отец Ехрен мерзавец. Но что настолько крупный, яркий и многопрофильный об этом он и помыслить не мог.

Пыльные вихри вставали за машиной главы, подхватывались знойным ветерком и неслись куда-то на придорожные дворы, где и широко оседали на запыленной листве зернистым, словно соляным осадком. Пора, пора уже было прохладному дождю смочить раскаленный солнцем райцентр.

— Какой Карл Маркс?!- Кричала в телефонную трубку Эмма Петровна,- нет тут никакого Карла Маркса, говорю я вам.

— Из поликлиники звонят,- подняла она глаза на Вовтузенко.- Какой-то веселый старик Карла Маркса спрашивает. Совсем с глузду съехали!

В кабинете Вовтузенко злорадно сжал кулак:

— Ес, ес, Шапокляк недорезанный! –  Он аж присел от удовольствия.

Вскоре администрацию заполонила съемочная группа Маргариты. И снова эти зеленые шаровые молнии пошли по кабинету. Господи, и где же берут такие глаза?!

— Втяните живот,- командовал оператор Вениамин.- Щеки, щеки подберите,- охотно угощал он пощечинами Вовтузенко.

«Ну и щенок,- негодовал про себя глава.- Бросим тебя в СИЗО на 48, до выяснения, там сразу с тебя слетит твоя спесь. Был у нас тут юрист, тоже боевой, любопытствующий. Кинули ему наркоту, и нет того юриста».

И этот денечек закладывался с утра знатный. Сплошная нервотрепка.

Съемка длилась в общей сложности с полчаса. Вовтузенко, на фоне новенького государственного флага, на камеру соловьем заливался про сельский туризм и, якобы, запланированное открытие новых экомаршрутов. А сам думал о том, что на эти самые направления деньги из бюджета области были выделены еще три года назад. И – ни денег, ни маршрутов. Ни новых, ни старых!

— Так, а теперь, ребята, всех прошу на выход,- наконец  взял он ситуацию в свои руки.- А я вашему корреспонденту хочу что-то интересное сказать.

Вениамин замешкался, сворачивая аппаратуру.

— Иди, Веник, я сейчас.- Велела ему подруга.

— Смотри, Марго, что б потом песок на зубах не хрустел, — плохо скрывал волнение ее хахаль.

— Иди.

Вовтузенко сел за второстепенный стол напротив гостьи:

— Как разместились в гостинице? Как сервис наш, всем довольны? Кстати, в вашем номере до вас Валера Леонтьев жил,- всматривался толстозадый мачо в глаза дивы.

— О, вы уже знаете, что мне администрация гостиницы предложила апартаменты, причем, по цене обычного номера. С чего бы это?! — Иронично смотрела девушка.

— Я все знаю. Люкс все равно был порожним, а тут такая дорогая гостья. Вы, можно сказать, собой осчастливили наш район!

— Номер неплохой. Только музыка по ночам с улицы из кафе несется.

— Сегодня же закрою эту стекляшку к чертовой матери.

Маргарита отвела глаза. Вовтузенко облапил пухлой лапой ее фарфоровую ручку:

— Маргарита, я старый солдат и не знаю слов о любви,- завел он свою заезженную пластинку, которой соблазнял еще, кажется, свою Гликерию Андреевну.- Но все, что есть в районе — все у ваших ног. И мое исстрадавшееся сердце — тоже в вашей власти.

— Фи, как театрально, Николай Михайлович. Неужели для меня вы не могли придумать что — нибудь более оригинальное?

— Позвольте сегодня же позвать вас в ресторан?!

— Сегодня я занята. А на днях – как знать… Мы ведь у вас целый фильм снимать будем.

Девушка осторожно вынула руку.

— Марго,- с энтузиазмом и благодарно ткнул себя кулаком в грудь претендент,- требуйте все, что хотите. Вы царица, а это ваше царство — государство. — Он кивнул на карту района.

Маргарита улетучилась, словно чудесное видение, а восьмипудовый ловелас кинулся в пляс по кабинету. Его живот безобразно болтался, ноги мелькали вкривь и вкось, скрипели дубовые шашки паркета, качался фикус, а удовлетворенную душу не отвергнутого ухажера переполняло ликование и предвкушение грядущих радостей.

— Надо ее бриллиантом ослепить, — плюхнулся в кресло Вовтузенко.- За миллион, не меньше!

Он достал из стола пачку баксов, вдохнул ее ни с чем несравнимый, сложный аромат. Ему казалось, она пахнет сиренью и каким-то невиданным праздником.

На самом деле она пахла тончайшими духами Маргариты, трепетавшими, как невидимая райская бабочка, на руке у Вовтузенко.

Закинув пачку в ящик, он вызвонил Сливу:

— Мне девка нужна, прямо сейчас.

— Сауну раскочегарить?

— Нет, просто девка и закуток – по темнее.

— Слушай, Михалыч, тут как раз у меня две тайки приблудились, давай дам тебе номер и обоих туда загоню?

— Шо за тайки?- Насторожился Вовтузенко.

— Ну, как же. Домкрат наш из Таиланда притащил. Купил их там спьяну, близняшки. Вывез и не знает, что с ними делать. Я подобрал и не жалею — что массируют, что сосут, сто баллов!

Домкрат это погоняло хозяина  местных автомастерских.

— Давай одну для начала.

Вовтузенко спрятал телефон, расшевелил лепесток Виагры, заглотил таблетку и направился к выходу, ощущая небывалый подъем.

— Карл Маркс, — это идеолог рабочего движения, — снисходительно просветил он свою секретаршу в приемной и добавил:

— С во — от такой бородищей!

— Неужто по самые яйца?! – Иронично восхитилась Эмма Петровна, которая в свое время в Высшей партийной школе, среди одногруппников, слыла большим знатоком «Капитала».

…В специальном номере частного отеля «Усол» Вовтузенко пробовал подъехать к расчудесной тайке сзади, ну что б прорепетировать свою встречу с Маргаритой. И у него никак не получалось.

Пузо не пускало, вставало подушкой между ним и одноразовой любовницей. Тогда этот сексуальный монстр, поднял живот двумя руками и возложил его на копчик партнерше. Тот съехал на вогнутую талию девушки, придавив ее своим весом чуть не до постели. Как эта бедняжка не переломилась, не понятно. Наконец у кровати подломились ножки, и вся эта немая сцена разъехалась, как снеговик на комы…

Слива в своем бункере, прикусив язык от восторга, наблюдал это шоу — на мониторе. Номер — то был как бы в темноте, но специальные камеры Сливы все «видели». «Шпиона» так и подмывало выложить ролик в Интернет. Более оригинального «любовного» сюжета ему еще не доводилось наблюдать.

Хотя за своими клиентами он наподсматривался до розовых зайчиков в зеньках. И на каждого чиновника была заботливо заготовлена отдельная, милая сердцу ресторатора, флешечка.

На одного лишь Митрича- полицейского начальника- камера была бесполезной, поскольку полковник всегда, и даже в кромешной тьме, дальновидно развлекался в ОМОНовской маске, натянув ее чуть не до пупка, который торчал патрульным свистком.

Да и бывал он у Сливы крайне редко.

Вовтузенко же понял, что при всем богатстве выбора, в постели у него остается лишь один выход — посадить Маргариту на себя.

Во славу Господа!

Под вечер Вовтузенко решил наведаться в Боровое, к своему духовнику отцу Григорию.

Глава района мчался на черном Бумере по пустынной дороге и предавался размышлениям. Слева от него, на корню, густой, грубой щеткой под горизонт стоял перезревший подсолнечник, который не спешили убирать ни на масло, ни на силос, а это значит — он уходил под снег.

— Ничего,- раскидывал мозгами Николай Михайлович.- За то весной удобрение будет. Снегозадержание естественное, опять же.

Справа простиралась непаханая «целина», густо затянутая дремучим, сетчатым сорняком, в котором, по свидетельствам очевидцев, развелись здоровенные зайцы, ростом с кенгуру.

Начальник районного Общества охраны животных, Волков – заядлый охотник — утверждал, что какой — то заматеревший русак, внезапно выскочив из зарослей, чуть не сбил его с ног.

Не мудрено, если бы и черти объявились в этом «лесу».

Родственник плененной украинской летчицы, он же и мелгородский губернатор, будучи, по сути, очень эффективным менеджером новой формации, придумал всем этим заброшенным угодьям прекрасное оправдание. Мол, это, не что иное, как законсервированные земли.

Оставалось, правда, непонятным, почему из этих «консервов» так молодецки торчит чертополох. Тем не менее, почин «родственника» тут же подхватили его коллеги — губернаторы, и вскоре «законсервированные земли» рассыпались по всей России от Владивостока, до Калининграда, грозя законсервировать ее всю.

Вовтузенко вспомнил, что патрон объявил сбор бабла, а если он объявил, то уже не отвяжется. И час вот – вот пробьет. Только где же их взять — то и сразу, и много? Ну, действительно, не в личные же закрома залезать!

Все лакомые куски района были давно распроданы. И что оставалось?

Некие мошенники хотели запустить на Усоле страшно дымучий резиновый завод. Гандоны штамповать собирались сволочи. С них деньги — то за землю слупили, но следом и стройку опечатали: выяснилось — задним числом — что для охлаждения производства надо забирать воду из реки, а это — пи..ец всей акватории:и птица попередохнет, и рыба всплывет кверху пузом. А там, глядишь, и захомутают главу района.

Может разбудить эту историю или лучше все — таки не спешить?..

Москвичи собирались построить в Новом Усоле торговый центр. И запустили глаз в самое сердце города, чуть ли не на площадь.

Разрешение им можно было бы выдать, кабы не два постылых памятника архитектуры: дворянский и купеческий особняки, которые, по плану, ушли бы под этот центр.

Их снос наверняка раздраконит общественность, краеведов всяких бесноватых, звон пойдет до самой Москвы.

К тому ж ТЦ этот — со всеми складами и подсобными — раскорячится чуть ли не до порога райадминистрации.

Что — само по себе — тоже хренотень несусветная.

Опять же, на этом месте был запланирован памятник букве «Ы» и деньги под него уже собрали со всех на свете, причем, неоднократно, подготовили всю липовую проектно — смутную документацию. И вот теперь, если строить магазин, то надо объяснять и отмену или перенос памятника.

Что еще? Цыганский наркобарон тактично намекал главе района, что хотел бы уйти под его крышу. Вот эта вот штука может быть интересной, если учесть, что цыгане наркотики и так сбывают во всех развлекательных заведениях и даже в школах, без «разрешения» местных властей…

На взгорке встало село Боровое и снова ушло в бугор. Купола церкви остро блеснули в лучах закатного солнца. Солнце бежало и по глади продолговатого придорожного озерца. Потянуло свежестью.

В проветренном салоне распрекрасного BMW звучала какая -то романтическая музыка, но Вовтузенко словно бы и не слышал ее — собрав все свое лицо в кучу, он думал…

Что ж, давайте оставим эту музыку фоном и пошепчемся вот о чем: духовник Вовтузенко, отец Григорий, в отличие от неквалифицированного отца Ефрема, с его брутальной косухой, был этаким классическим благообразным старцем, знавшим Библию и не выходившим из рясы.

Подопечный очень ценил наставника за умение держать язык за зубами и способность подо что угодно подвести нравственный базис. При этом и достоинство свое соблюсти.

Как – то, ради интереса, начальствующий прихожанин подал батюшке вводную, мол, собираюсь, отец Григорий, легализовать в Новом Усоле Дом терпимости. Пастырь тут же охотно поделился своими соображениями, что дело это не предосудительное и даже богоугодное. Поскольку проститутки получат официальное трудоустройство, социальные гарантии и пенсионные накопления, а бюджет – налоговый доход.

Всему этому церковь, понятное дело, никак не смеет противиться.

Развивая свою мысль, благочинный предположил, что при борделе  могли бы открыться различные сопутствующие учреждения, к примеру, салоны красоты, массажные кабинеты или даже специализированный медицинский центр, обслуживающий жриц любви, финансируемый из тех самых привлеченных в бюджет средств.

А церковь могла бы взять под свою опеку всю эту инфраструктуру.

Такая толковая политика боровского батюшки по отношению к местным властям приносила вполне материальные плоды: и на храме сияли вызолоченные купола, и карман его настоятеля растопыривался дополнительным рублем. Что, в целом, соответствовало политике церкви в государственном масштабе.

— Давненько, сын мой, ты не радовал отца Григория визитом (святой отец всегда говорил о себе в третьем лице). Почитай, с Благовещения не было тя. Не дело это, церковь забывать.

— Беда у меня, батюшка, — заблажил Вовтузенко прямо от своей машины, коснувшись губами руки благочинного. — Младший мой, Федька, решил стать этим, как его…

— Слесарем, что – ли? — Направил отец Григорий.

— Да нет… Вот же вылетело из головы. Такие они, вечно голые…

— Рабочие может?

— Да не рабочие, батюшка… Ну, словом, не такие они, как мы о них думаем.

— Силы небесные, неужто в депутаты навострился?!

Вовтузенко достал бумажку и развернул. Он часто забывал это проклятое слово.

— Трансвеститы, вот! Трансвеститом быть захотел.

-Тьфу ты, прости Господи, путаешь батюшку. Отец Григорий уж испугался, грешным делом, что отпрыск твой в грузчики податься решил.

Расселись в трапезной. Какая-то призрачная фигура в рясе метнула на стол фрукты, нарезку сыра, брызнула в серебряные кубки вина и исчезла. Празднично пахло кондитерской сладостью.

— А все почему? – Наставлял святой отец.- Потому – не молишься, не причащаешься, не ходишь на исповедь. Вот, Господь и шлет тебе испытание. А ты приди, да вот хоть в ближайшее воскресенье, как раз Третий Спас будет, так  на службе-то и постой и свечечку подержи. Глядишь, все и пойдет своим чередом.

— Приду, отец Григорий, обязательно приду, раз ты советуешь. И свечку тебе подержу.

— Вот, дело говоришь.

— Я еще опасаюсь, как бы Федька к наркотикам не притронулся. Ведь это такое зло.

— Зло и есть.

— Но ведь распространяют. Сбывают и расширяют распространение.

Отец Григорий смекнул, что этот гусь с паркета неспроста затеял эту волынку с наркотиками и многомудро решил дать ему выговориться.

— В городе, куда ни ткни, везде наркотики. Вот – вот и на село придут.

— Так придут на село, сын мой?!

— Явятся, как пить дать.

— Тут ведь как посмотреть,- «скорректировался» благочинный.- С одной стороны зелье, безусловно, зло, но с другой ведь и испытание. Чистая душа отвергнет и еще более укрепится, нечистая соблазнится. Чрез искушения испытую я тя,- так прямо и указует Господь.

Так что выходит любое испытание — это благо. А нам надлежит лишь с покорностью принять его.

— Понял, батюшка, понял. Спасибо за вразумление. Я гляжу, колокольня-то у вас как-то осела. Надо бы поддержать ее.

— Надо бы, надо бы…

— Смету составьте. Выделим из внебюджетных.

— Доброе дело, доброе…

— И вот еще, батюшка. Что это за отец такой у нас завелся Ефрем? Никак не могу его раскусить, кто он? Темная душа. На мотоцикле мотается, в храме рок- музыку крутит. Говорит — в куполах акустика хорошая. При этом еще пьет и развратничает.

Оглядевшись, Вовтузенко склонился к уху духовника, наябедничал шепотом:

— И не только с бабами.

Батюшка сделал вид, что не расслышал.

— Нельзя ли его, как аморального типа, вышибить из райцентра? У тебя же есть, отец Григорий, свои люди в Митрополии? Подай туда сигнал, батюшка, спаси от самозванца, ничего не пожалею!

Вовтузенко обращался к пастырю то на «ты», то на «вы».

Оглядевшись, отец Григорий тоже потянулся к уху наставляемого:

— Его крышует Сам (он имел ввиду Митрополита)!

— На чем они сошлись?

— Отцу Григорию сие не ведомо. Но ходят слухи, что нетрадиционно там все, как это теперь принято говорить. Ты понял отца Григория?

Солнце — больше, чем наполовину — свалилось за горизонт. В освобожденном от его присутствия небе белой долькой незрелого арбуза наливался золотом месяц. Тянуло спелыми яблоками и свежестью близкой реки.

Митрополит Мелгородский и Усольский Серафим – патрон безбожного отца Ефрема — был очень дружен с губернатором — родственником  украинской летчицы. Впрочем, определение  «дружен» здесь не вполне корректно. Эти двое были, что называется, не разлей вода. Они словно бы росли из одного корня.

Разведенный чиновник и черный монах Серафим частенько коротали досуг вместе за духовными беседами, якобы, зачастую перетекающими в безобразные оргии. Ходили слухи, что за ночным столом сим славным мужам – страшно подумать — прислуживали студенты Мелгородской семинарии!

Так вот один из них, изгнанный за неуспеваемость, навроде как  рассказывал потом, что лично таскал за член Митрополита, мол, это было частью ночной развлекательной программы: Серафим становился на ролики, а партнеры возили его за собой, ухватив того за яйца. За этим студентом священник, как правило, не успевал, потому его и выперли «за неуспеваемость».

К чести Усатого надо сказать, что он все же предпочитал женский пол. У него было даже что-то типа гарема, частично мобилизованного из студенток Мелгородского филологического университета, которые набирались туда не для учебы, а для утех знати. Дипломы же им выдавались в благодарность за доставленное удовольствие. Смотрящим над этой «фабрикой грез» был назначен доктор наук, господин Полушкин, доверенное лицо главы региона, увенчанное всяческими почетными степенями и званиями, купленными, где оптом, где со скидкой, а где и по рыночной стоимости.

Впрочем, лукавые языки кого только руководителю региона не сватали. Если им поверить, то в зазнобах у губернатора состояла и олимпийская чемпионка, гимнастка Чонкина, которая, якобы, благополучно разрешилась бременем от регионального лидера.

Доподлинно не известно так же, совместно ли эта сладкая парочка – губернатор и Митрополит — предавались разврату или порознь, и предавались ли вообще…

Однако, наряду со всей этой конспирологией, существовали и очевидные вещи: родственник плененной украинской летчицы  Серафима всячески продвигал, хотя, на первый взгляд, ни чем ему должен не был.

Ведь это благодаря хлопотам губернатора никому не известная Мелгородская епархия переросла в Митрополию, а скромный священник с сомнительной репутацией Серафим вдруг взял и сделался Митрополитом.

… Вскоре до новоусольского наркобарона Михая дошел заветный, хотя и зашифрованный сигнал, что глава района господин Вовтузенко дозрел до конструктивного диалога.

Упав на колени, пучеглазый барон размашисто перекрестился на свой четырежды бронированный сейф, «раскупорил» его и стал перегружать баблище в грубый мешок, пропахший рыбой…

Неоправданный половой риск

Начальник новоусольской полиции Александр Дмитриевич Сквозняков, известный в районной элите под «именем» Митрич, не мог пропустить ни одной дешевой проститутки.

И возрастом был уже не мальчик, и статус имел соответствующий, позволяющий ему драть женщин «породистых и домашних». Ну, или, на крайний случай, элитных ночных бабочек всех пород и расцветок. Так нет же, его неизменно тянуло на «дворняг», которых подчиненные отлавливали по всем подворотням и притонам и доставляли непосредственно в полицейское управление, где у командира был оборудован бункер для утех(он же, по совместительству и пытошная), замаскированный под комнату для следственных экспериментов.

Этот тайный подвал был устроен таким образом, что только в нем этот бравый усач мог чувствовать себя в полной информационной безопасности.

Глушилки, экраны, замки и спецсигнализация, все это наличествовало в бункере и обеспечивало его полную свето — звуко – видео непроницаемость. Так, во всяком случае, Сквознякову казалось.

И, тем не менее, даже в этих «заповедных» условиях, полицейский не снимал с себя испытанной  ОМОНОвской маски, боясь быть запечатленным на камеру, в чем мать родила с «поднятым забралом».

Вот и в тот раз, сидя в своем кабинете, он увидел через монитор, как патруль передал на руки дежурным новую путанку.

Ее мягко подхватили и куда-то унесли, и вскоре на мониторе – во весь экран — выплыли два толстых пальца в форме буквы V.

Это дежурный подавал командиру знак, что для развлечения все готово.

Ощутив отрадный прилив возбуждения(он успел заметить, что девица  вроде «ничего себе»)он вскочил, оправил полы кителя, пшикнул в рот из какого-то баллончика так, что повеяло мятой, нахлобучил фуражку (надо было создать видимость, что идет по делам) и бодро низбежал в подвал, держась за околыш.

В своем мрачном подземелье он засунулся на все засовы, потушил свет, сбросил фуражку, натянул маску и, как лягушка, прыгнул к красавице в постель. Разглядеть партнершу он толком не успел, заметил лишь, что она худая и рыженькая (его вкус!), и это обстоятельство еще сильнее распалило его страсть.

Славившийся очень знатным размером офицер, молча поймал девку на матрасе и, со знанием дела, засадил ей. При этом удивился, что вошел, как по маслу и – по самый корень — и тут же сладко излился.

Потрепыхавшись, как стрекоза, проколотая булавкой, партнерша замерла, а партнер зарылся носом в подушку рядом с ее щекой.

Дальнейшее совместное времяпрепровождение почему-то приняло комический характер, и как именно все продолжилось, Митрич запомнил смутно.

Помнил только, что необычайно проворные пальцы рыжей бестии, словно в благодарность за доставленное удовольствие, хватали его за все места, порой и за такие, за какие он сам себя хватал крайне редко, и то — из чувства большой надобности.

Он хохотал от щекотки, как сумасшедший и при этом почему-то был готов выдать партнерше любую, даже самую важную государственную тайну, если бы, конечно, он ее знал.

Наконец, новый небывало мощный оргазм оглушил его, как удар полицейской дубинкой по голове, свел жесткой судорогой его косые руки и кривые ноги.

Минут пятнадцать Митрич приходил в себя — как прибитый заморозком майский жук потихоньку начинал шевелиться и неуклюже копошился, пока его конечности ни обрели былую подвижность и управляемость.

Он снова  и снова раскаивался в том, что не использовал резинку. Но что поделаешь, неоправданный половой риск был возбуждающей составной частью его половой программы.

На пульте бункера загорелась красная лампочка. Это значило, что начальника полиции разыскивал кто-то важный.

В приемной полковника ожидал помощник Вовтузенко Олег, тот самый, который опекал Маргариту.

— Дел невпроворот,-  стал двигал папки по столу начальник полиции. Он «почему-то» был в маске, причем с нахлобученной  на голову фуражкой, и это обстоятельство слегка напрягало Олега, поскольку Сквознякова наверняка можно было идентифицировать лишь по голосу.

— Видите ли, Александр Дмитриевич, в нашем районе работает съемочная группа с телевидения, – присел гость, к столу. —  И там у них очень подозрительный оператор. Так вот, есть просьба взять его под контроль, чтобы в случае какой хрени закрыть его сразу и, возможно, надолго.

— Под пожизненное, что ли подвести?

— Нет, но зачем так радикально… Хотя…

— Сам просит (Митрич имел ввиду Вовтузенко) или твоя инициатива?

Олег вздохнул, закатив глаза под лоб: дескать, конечно, сам!

— Добро! —  Кивнул полковник.

«Что управляет миром? — Глубокомысленно размышлял Митрич, глядя через окно на парк и участок прилегающей дороги.- Пиз..а! Из — за нее все преступления и  войны. Из — за нее же, наверняка, и Вовтузенко пасет этого оператора. Вот и я сделался полковником благодаря жене генерала. Очень уж она любила мой хрен. Готова была кататься на нем круглые сутки. Потому и в офицеры меня возвела. Да. Пиз…а сделала меня полковником. Пиз…а же и в могилу сведет».

Дальновидно заключил он.

Только тут вспомнил «околоточный», что на нем маска.

… А Маргарита в это время нежилась на шелковых простынях в своей фирменной постели в отеле. Ввиду жестокого похмелья директора- координатора съемочной группы, вся она бездействовала и маялась от скуки. Не маялась лишь  наша начинающая телезвездочка : она вообще очень редко скучала, более того – была рада тем минуткам одиночества, которые ей выпадали, вот и теперь была настроена крайне позитивно, блажно предаваясь праздному безделью.

Весь ее апартамент был уставлен корзинами с цветами, и маслянистый, розовый, густой аромат был разлит в воздухе.

В дверь постучали. Девушка выскользнула из — под одеяла, на лету накинула бархатный  халатик и порхнула к двери.

Она запахнулась стремительно, словно боялась, что мы подсмотрим что –нибудь эдакое. Наивная душа! Она полагает, что от нас что-то можно скрыть.

А мы все — таки успели ухватить краем глаза и великолепную девичью фигуру, и кружевные, белые трусики и даже диковинную татуировку на лобке, поступающую сквозь кружева, и выбрасывающую свои хвостики да лапки за пределы, ограниченные тонкими резиночками.

Эта тату была столь смела, диковина и откровенна, что некоторые из тех немногих, которые видели ее, считали ее даже похабной.

Действительно ли она была похабна, мы сейчас не можем сказать, поскольку не успели ее рассмотреть подробно. Но то, что она невероятно интересна, — это вне всякого сомнения! Во многом из — за нее  Маргарита считалась девушкой с изюминкой. И как – нибудь мы обязательно улучим момент и увидим это запретное тату во всех его деталях.

А сейчас давайте, вслед за Маргаритой, проследуем в симпатичный коридорчик.

А в него помощник Вовтузенко Олег с подручными уже затаскивает новые корзины с цветами.

— У меня их и так девать некуда! – Смеется Маргарита.

— Разорил все цветочные магазины и ларьки, — доверительно сообщил Олег. По отношению к патрону в общении с журналисткой референт был ироничен.- Скоро начнет ворошить городские клумбы!

— Ну, я не знаю,- недоумевает Маргарита.- Это же его как-то компрометирует, в конце — концов.

— А какая — тут компрометация? В знак уважения и восхищения, и все дела…

— И что? Он так сильно восхищается?!

— Луну готов достать с неба и преподнести вам как белую голубку!.. Маргарита,- приблизил гость уста к почти прозрачному ушку девушки, — не упускайте момент.

«Цветы приняла и была приветлива»,  — проСМСил референт шефу.

Сообщение застало того в спортивном магазине, где Вовтузенко примерял кроссовки. Из — за пуза он никак не мог дотянуться до шнурков и завязать их. Целых три продавщицы, вьющиеся вокруг этого сдобного кренделя, кинулись было помогать. Но он осадил их:

— Сам! Идите, занимайтесь делами.

Они охотно улетучились.

Тут же, то есть в зале, стоял на рейде и пучеглазый владелец магазина, как-то странно повторяющий движения могущественного покупателя, так же готовый кинуться ему на помощь. Модник отправил в свободное плавание и его.

Прочитав мобильное послание помощника, Никмих страшно вдохновился, тут же дотянулся до шнурков и завязал их.

Прошелся перед зеркалом. Кроссовочки были в самый раз и сидели на ноге распрекрасно. Теперь можно было и бегом подзаняться.

В тот момент в магазине крутился и другой воздыхатель Маргариты, оператор Вениамин.

Предстояли съемки в селах, на грунтовых дорогах, поэтому Веня тоже решил запастись кроссами.

Проходя мимо толстопятого соперника, который теперь уже пытался развязать шнурки, Вениамин как бы невзначай сзади слегка толкнул его. Размахивая руками, как пловец, прыгающий в воду, Вовтузенко полетел в полку с обувью, при этом сверху на него посыпались женские сапоги различных цветов и размеров.

Охранники главы, которые маскировались под простых посетителей, среагировали, но с явным запозданием, и щупленький оператор успел бесшумно ускользнуть из магазина.

Обновкой в магазине он так и не обзавелся.

Потрясенный этим циничным «покушением», наиглавнейший из местных чинов взгрел начальника своей службы безопасности. И на всякий случай решил передвигаться по району в сопровождении милицейского патруля с мигалками, оценив сполна свою непростительную доступность для врагов.

«Так ведь могут и убить, ни за что, ни про что, подкравшись сзади, — основательно трухнул он.- Совсем я утерял бдительность».

На имевшее место в спортивном магазине ЧП мгновенно среагировала статьей районная газета «За устремления!», опубликованной под заголовком «Бдительность главы».

Из нее выходило, ни много, ни мало, что Вовтузенко, будучи с личной проверкой в магазине, сумел, между делом, задержать и обезвредить  целую шайку воров, замысливших ограбить торговую сеть.

«… однако на беду злоумышленников в зале находился наш районный лидер Вовтузенко Н.М., в прошлом кандидат в Чемпионы мира по хоккею на траве. Блеснув сноровкой, глава района провел два приема на переброс преступников через себя с последующим закручиванием их рук своими.  И сдал задержанных прямо «в объятия» своевременно подоспевшего наряда полиции, в полном соответствии с существующим законодательством Российской Федерации».

Так, очень образно, писала газета о своем учредителе. Стилистика первоисточника сохранена полностью.

Кем были те самые разнесчастные злоумышленники, в тексте не сообщалось.

Перечитывая его снова и снова, жертва покушения и сам поверил в свой героизм. Иной раз ему казалось даже, что бандиты, которых он, якобы, задержал, были до зубов вооружены, и он действительно рисковал своей жизнью.

Остается лишь добавить, что бутик, «спасенный» Вовтузенко от разграбления, выписал ему премию и сделал подарок – те самые кроссовки, которые он выбрал, да в суматохе позабыл купить.

Камеры торгового зала, конечно же, аккуратно зафиксировали всю картину «покушения», а так же личность нападавшего. Однако, истина тут как-то была замотана.

Два автомата и мешок героина

С вечера, едва наш чинорыл влез под одеяло и разложил свое пухлое тело на мягчайшей лебяжьей перине, готовясь отъехать к пану Храповицкому под звон малиновых бубенцов, в его спальне раздался тревожный звонок. Подавал сигнал главный ГИБДДшник района Туликов.

Туликов огорошил известием, что случилось небывалое ЧП. Подполковник был сам не свой, и по его манере производить звуки это чувствовалось: он словно не бубнил, а квакал. Впрочем, квакал он всегда.

— Жертвы есть?- Разнервничался Вовтузенко.

— Жертв нет, ква — ква. Но могут быть, ква — ква.

— Собери всех наших. Сейчас приеду.

-Где встретимся, Михалыч? – И опять это дурацкое, —  ква — ква.

— У тебя косяк, у тебя и встретимся.

Вовтузенко выполз из постели и начал снаряжаться.

Стояла ясная лунная ночь. Все детали, до самых тонких мелочей были прекрасно прописаны в городском пейзаже, включая буквы на рекламных щитах и ручки на калитках, но задумчивому полуношнику было не до красот: собрав лицо в кучу, он бегло анализировал ситуацию.

К тому же ехал с включенными фарами: их свет держал машину как бы в световом тоннеле, за которым мало что было различимо.

«Чего такого у этих придурковатых дорожных инспекторов могло произойти, что объявлен всеобщий сбор? – Думал он, — ДТП? Если случилось крупное ДТП, должны же быть жертвы. А если трупов нет, чего ж тогда кипиш поднимать?

Уж не затеял ли этот мутный Туликов переворот в районе? Не собирается ли он привести к власти полицейскую хунту? А мне подстроил засаду — доеду, а меня тут же и заарестуют. Чушь несусветная. Но в наше время надо быть ко всему готовым».

«Если дорожная катастрофа,  то это хреновое дело, — думал дальше горемыка. — Мало того, что прославимся на всю Россию, так еще и всяческие дорожные комиссии поедут. Спросят, а где же ваши транспортные сборы? В дело вложены? А почему же тогда трассы не отремонтированы?

И что я им отвечу? Что все эти сборы  — с попутным ветерком —  в мешке родственнику украинской летчицы уехали, по дорогам, которые не отремонтированы».

В управлении ГИБДД в тот тревожный час собрались руководители, включая председателя райсовета, судью, выловленного в речке прокурора, начальника полиции и даже председателя Совета ветеранов всех последних войн. Глухого, как кубышка, старика, с которым общались посредством славянской письменности и культуры.

Иные были белы, как мел, другие полыхали нездоровым румянцем и глотали таблетки от давления, как устриц, одну за другой.

Уж не началась ли война? Подумал Вовтузенко.

Потом выяснилось, что стряслось кое — что похуже.

Собравшиеся, пестрой разноголосицей, поведали, что в девять часов вечера на въезде в город инспектор ГИБДД, сержант Сторченко тормознул за превышение скорости неопознанный летящий джип.

В нем слепилась воедино целая ватага молодых людей, и все голые.  С ними, на заднем сиденье — какой — то пахан в рубахе, расшитой петухами.

Все, как один, включая водителя, не то упиты, не то укурены, и в машине были найдены наркотики — чуть ли ни целый мешок — и два автомата  Калашникова. Так-то.

— Ну, и? — Разозлился Вовтузенко,- говорите уже, что с того?!

— Да «пахан» — тот – Митрополит Серафим! – Хором ужаснулись гости.

Сердце Вовтузенко подпрыгнуло и замерло. Малиновые круги поплыли перед глазами. Он беспомощно слился в кресло и тут только заметил, что в кабинете присутствуют два медика с их металлическими чемоданчиками. Оба кинулись к ох…евшему главе, но тот вяло отмахнулся. Мышца вроде бы снова стала сокращаться в груди.

— Ну, ладно наркотики, дело житейское,- заблажил прокурор.- Автоматы — то святому отцу зачем понадобились?!

По всему выходило, что дело быстро замять не удастся, поскольку сержант Сторченко, согласно должностной инструкции, вызвал полицейский наряд и оперов, и те успели арестовать нарушителей, изъять вещдоки, составить протокол и даже привлечь понятых.

— Постойте, уж не тот ли это Сторченко, что в прошлом году остановил Великова, председателя областной Думы, когда тот с девками катил? – Напрягал память Вовтузенко.

Оказалось – тот самый.

— Чего ж вы его не выгнали до сих пор?!- Напустился глава на начальника ГИБДД.

— Виноват, Михалыч, ква — ква. Как-то так получилось, ква-ква,- оправдывался тот.

— Какой я тебе «Михалыч», дубинка ты полосатая?! Он у вас и в прошлом году «действовал по инструкции», и в этом «действует по инструкции». Немедленно арестовать и выгнать. Вернее наоборот — выгнать и арестовать!!! И прекрати квакать, мы не в болоте пока еще.

— Уже и выгнали, и арестовали!

— Передавайте его мне, я его прямо с утра и засужу.- Выказал готовность судья.

— Протестую! – Встрял прокурор,- дайте мне хоть день на возбуждение уголовного дела и оформление следственных мероприятий.

— За что его? – Тихо спросил главный МЧСник прокурора.

— Ясно за что,- пожал тот плечами.- За превышение должностных полномочий.

— А Митрополит где сейчас?- Это снова Вовтузенко.

Раскаявшись, отца Серафима с извинениями отпустили из участка. С робкой надеждой было отмечено, что в процессе ареста, он был в благостном настроении и, вроде, при памяти — приветливо щурился, шутил и почему-то интересовался, не водятся ли на подворьях розовые коровы? Ему сказали, что таких коров, ему, при случае, представят. Он всех похвалил.

А потому, возможно, не станет стучать губернатору.

Перед уездом призвал всех помолиться. Все встали на колени и помолились. Потом вывалили все, что у кого в барсетках и карманах было на поднос, и ему преподнесли. Все сгреб, рассовал по карманам, благословил всех и уехал, в сопровождении местных полицейских машин, которые ему, на всякий случай выделили, как кортеж.

В общем, он, видимо, славный малый и зла не держит.

Хотя, конечно, черт его знает.

Приезжал негласно навестить своего друга отца Ефрема.

— Благодарю тебя, Господи,- отлегло от сердца у Вовтузенко. — Может и пронесет.

— А что «слава Богу», Михалыч?- Взял слово Митрич.- Оружие-то и наркотики изъяли, по всем бумагам провели.

— Это уже ваше дело,- отмахнулся глава.- И меня сюда не мешайте. Автоматы на сержанта повесьте, мол, приторговывал у дороги. Бумаги перепишите. А героин, так и быть, давайте мне, я передам Его Преосвященству, при встрече.

— Тогда завтра, чур, не ищите меня.- Предупредил Митрич.- Буду тылы подчищать. Наверняка теперь комиссия нагрянет.

— Михалыч, надо бы сработать на опережение,-  разлепил честные карие глазки налоговик.- Позвонил бы ты Самому (он имел ввиду губернатора). Извинился бы. Мол, промашка вышла и все такое. Не того схватили. И виновные уже понесли наказание.

— Ну, конечно! – Психанул Вовтузенко, — гаишники косячат, а отдуваться главе. Не получится, уважаемые.

Я одним Великовым сыт по горло. Из-за него до сих пор половина депутатов областной Думы против нашего района настроена.

И охоту ему, и рыбалку устраиваем, и почетным гражданином сделали, собирались даже тупик назвать в его честь – все свое задержание забыть не может. Серчает старик. А как встретит, так не упустит случая уколоть меня:

— Весь кайф, Коля, вы мне тогда обломали.

Грозился еще и своих избирателей на меня натравить, да, слава Богу, я знаю, что у него их нету, все его голоса — до одного — «нарисованы».

Ага, как будто это я на перекрестке с палкой стоял, а не Сторченко.

«А звонить-то губернатору все — таки придется», — отдалось у Вовтузнко в голове.

— А лучше с какой — нибудь инициативой выступить.- Заблажил председатель райсовета.- Например,  Дни урожая в кривославном Новом Усоле. Да под эту сурдинку взять Митрополию на буксир и снабжать безвозмездно фруктами и овощами, пока волна не уляжется.

— Район берет Митрополию на буксир. Ага! Это, как моторка тащит круизный теплоход, — спохватился директор рынка. — Тут деньги нужны. Да и где вы у нас видели фрукты и овощи? Где их брать?!

— И деньги не помогут.- Подытожил главный судебный пристав.- Их у этого «ангела» у самого, как у черта. Если очухается, вспомнит, да осерчает — пиши пропало. И коров на всякий случай надо покрасить в розовый, все — таки мы ему обещали. Хотя бы парочку…

И совсем уж непонятно как так получилось, что весь этот тревожный «совет в Филях» органично вылился в грандиозную пьянку на крутом берегу Усола

Местная элита, пережив небывалый стресс, гудела всю ночь напролет со всеми своими «маленькими, безобидными выходками». Снова кидали в реку прокурора, и снова его там выуживала собака Митрича.

Сам Митрич у костра, «по просьбе трудящихся» показывал свой член и, потрясая могучими яйцами, прыгал через костер. В то время, как присутствующие хлопали в ладоши и дружно орали на разные голоса известную частушку:

«У майора Кузина — большая кукурузина»…

Стреляли по бутылкам, пели матерные частушки, чуть не утопили двух каких –то рыбаков, в свете ракетниц ловили русалок под мостом, и эти химеры почему-то оказывались студентками местного сельскохозяйственного техникума.

И двоим из них Митрич успел «загнать под хвост», попутно интересуясь, не проститутки ли они. Хотел загнать и третьей, но та «оказалась» бородатым сторожем с лодочной базы…

И всем уже поимка Митрополита не представлялась такой уж страшной. А некоторые даже злорадствовали без оглядки, что «так ему и надо этому пидо…асу скупидомному» и кричали, что сержант Сторченко – герой. И вместо буквы «Ы» надо ставить памятник ему! Бескомпромиссному инспектору, столь метко кидающему свои палки.

Под утро четверых увезли в реанимацию, остальные, кто как смог расползлись по своим особнякам, как черепахи по панцирям.

Известный французский философ Поль Валери сказал как – то: «Власть теряет свое очарование, если ею не злоупотреблять».

В этом ракурсе власть Вовтузенко была лучезарно очаровательной!

Возвратившись  домой, возбужденный Вовтузенко еще долго не мог угомониться. Снова гонял ремнем трансвестита Федьку, нюхал баксы, лапал домработницу Елену и чесал на веранде пузо о стол.

Наконец уснул в слезах на руке у своей Гликерии Андреевны, имеющей поразительное сходство с Геннадием Андреевичем Зюгановым, лидером современных российских коммунистов.

Очнувшись в районе обеда со страшного похмела, наш герой с ужасом вспомнил вчерашнее. В свете не в меру выпитого имевшее место происшествие явилось перед главой в трагически преувеличенном виде.

Он был уверен, что его теперь наверняка выпрут, а то и свезут в узилище. И прощай тогда милый сердцу особняк, душистые доллары, лебяжьи перины и вожделенная крутобедрая Маргарита с глазами, зелеными, как поле молодой мяты.

И снова Николай Михайлович помянул недобрым словом свою седьмую рюмку, которую потянул. А ведь зарекался больше шести не пить.

При всем богатстве выбора конструктивным представлялся лишь один выход: сдать отцу Ефрему лужок и – через алчного Ехрена — попытаться умилостивить его наперсника Митрополита.

Приятную новость о том, что заветное урочище с волшебным ключиком теперь  — его, святой отец принял с благосклонностью и пониманием и заключил:

— Говорил я тебе, не гордись сын мой, ибо гордыня смертный грех есть!

И добавил шепотом:

— И автоматы верни. Это подношение Его Высокопреосвященству от воинской части. По стволу на каждую щеку.

Вовтузенко побожился вернуть.

Расшитый звездами жилет

С обеда похолодало. Подул какой — то сложный ветер: горячий с холодными струями. Прихватывая придорожную пыл, понес ее вдоль дорог, смешивая с бумагами, пакетами от чипсов, другим мусором.

Мини – торнадо  пронеслось по центральной площади Нового Усола и, фривольно вихляясь, скрылось где-то за углом почтового отделения.

В ясном небе, словно из ничего, из какого-то куценького клочка ваты сформировались плотные облака, стремительно налившиеся грозной синевой.

Солнце пропало, потянуло свежестью, запахло градом, и стало тревожно и радостно от предвкушения дождя.

В приемной администрации материализовался какой-то весьма колоритный персонаж: толстый, пучеглазый, со смолистой бородой, в кожаной шляпе и расшитом золотыми звездами жилете.  С мешком и корявым древесным посохом, инкрустированным бриллиантами.

То был Михай, цыганский барон. Проигнорировав Шапокляк, налегая на правую ногу, он прохромал по приемной и провалился в дверь кабинета главы района. И плотно затворил ее за собой.

Вовтузенко, на тот момент, как раз любовно поглаживая лепестки виагры в ящике стола, был отвлечен приятными  мечтаниями. Словом, витал где-то в облаках, и вторжение беспардонного барона грубо обрушило мечтателя с небес на землю. Чуть ли не ударило о Земной шар.

Чиновник икнул, а этот диковинный «Карабас — Барабас» сбросил мешок с плеча. И, кланяясь, задом удалился. И — ни слова, ни полслова.

Пока вожак брал штурмом кабинет главы, всю администрацию буквально наводнили представители его племени — от мала, до велика — сплошь женщины и дети. Шныряли по всем этажам, мешали работать, смущали сотрудников, навязывались с гаданиями. Чумазые детишки клянчили деньги.

Опростоволосившийся полицейский – вахтер с ресепшена, оставив свой пост, метался по коридорам и умолял незваных гостей уйти «по – хорошему». А то, дескать, он позовет наряд, и кое – кому придется ответить за этот балаган.

Позднее, когда, всю эту пеструю толпу удалось выдавить из коридоров Управы, обнаружилось, что у некоторых сотрудников пропали кошельки. А у руководителя пресс- службы — мобильный телефон.

— Николай Михайлович, даже не знаю, как этот тип проскользнул,- оправдывалась Эмма.- Еще и мешок с собой притащил. Наверняка барахло какое — нибудь. Давайте я распоряжусь, пусть выкинут. Трудно даже представить, что там. Да груз попросту может быть опасен!  – С любопытством поглядывала она на куль.

Вовтузенко готов был поклясться, что в душе эта стерва иронизирует и издевается над ним.

— Это он одежку для малоимущих принес. Видимо, думает, что мы собираем на сирот… И вообще, Эмма Петровна, займи свое рабочее место!- Указал пальцем начальник.

— У вас там, в приемной, посетитель.

-Откуда?

-Из народа.

-По какому вопросу?

-По личному.

— Скажи ему, пошел он на …уй, тот посетитель. Занят!

«Не знаешь ты, что в мешке! Как же?! Все ты знаешь, Шапокляк западносибирский». —  Психовал он вслед этой крокодилице на метле.

Как только она смылась, кинулся к мешку, суетливо распустил тесемки. В нем, конечно же, были отрадные деньги: пачки рублей, долларов и даже румынских лей!

Благоприобретатель вертел эти пачки, недоумевая, что за валюты, и что он  будет с ними делать. Даже понюхал одну. Пачка пахла какой-то дрянью.

Вовтузенко сплюнул.

Он смотрел в окно на площадь. Видел, как барон, придерживая шляпу под ветром,  и вся его ватага грузятся в расписной лимузин.

Михай – из — под шляпы — успел пустить взгляд в направлении Вовтузенко.

Его зеньки мерцали надеждой!

А Николай Михайлович думал: и на хрена этот неповоротливый лимузин барону в нашем тесном городке? Вот странный народец! Все пестро, шумно, со всевозможными особыми приметами. И это притом, что у Михая такой, мягко говоря, не совсем законный род деятельности.

Барон контролировал весь наркотрафик в районе. Поговаривали даже, что корни этого «ромела» уже проросли где – то в нашем Крыму и Приднестровье и бушуют там коноплей и маком.

Все, Гондурас отполыхал своими пожарами, деньги вот они – в мешке.

Никмих кинул несколько долларовых пачек в свой кабинетный сейф. Поколебавшись, докинул еще, потом еще.

Мешок запер в платяном шкафу у себя в комнате отдыха.  В его, и без того полный сейф, куль бы не вместился.

Все, пора снаряжать конвой к родственнику украинской летчицы.

Вовтузенко загрустил: это ж сколько деньжищ уедет к Усатому? А ведь все могли бы у меня осесть. В тайничке, в особнячке. Как же херовато, что я не губернатор, в который раз подумал районный лидер.

Страдающая душа этого толстого человека требовала утешения, и он страшно захотел проведать Маргариту. Вовтузенко располагал сведениями, что ее группа ведет натурные съемки. Это значило, что дождь вот-вот загонит телевизионщиков обратно с полей в гостиницу.

Какая-то странная группа: не то журналисты, не то кинодокументалисты…  Да, какая разница?! Главное, что вожделенная Маргарита тут, рядом и к ней можно нагрянуть.

Помощник Олег «пробил» девушку по своим каналам. Она была чистой и свежей, как майская  роза, легко припудренная утренним инеем. Не замужем, единственная дочь педагогов, выпускница журфака, на телевидении недавно. До этого работала в газете.

И при всем притом, она такая красавица!

Губатый женолюб достал из стола бирюзовую брюхастенькую бархатную коробочку – серьги с изумрудами. Ручная работа. Стащил у жены Гликерии Андреевны — у нее сундук с драгоценными каменьями, и два – с полудрагоценными. Беда только, что они ей уже ни к чему. Вылитый Зюганов в юбке. И никаким камнем ее не украсишь. Разве только надгробным.

А Маргарите стоит преподнести на пробу. Ох, как стоит!

Сердце кавалера зашлось от восторга. Он представил глаза девушки. Ее ласковость и благодарность.

Ведь не стекляшка какая – нибудь, 537 тысяч рубликов, между прочим! На подошве футлярчика был приклеен ярлычок – ценник.  Воздыхатель нарочно «забыл» его отлепить. Весьма аппетитная цыфирка!

Девушка визиту богатого поклонника не удивилась. Она открыла дверь, как бы увлекая мужчину за собой, вернулась в номер. Бегло накинула на постель полотенце, скрыв им какие-то предметы своего белья, разбросанные по пододеяльнику.

— Чем обязана, Николай Михайлович?!- Ее лицо было совершенно лишено косметики, и Вовтузенко с удовлетворением про себя отметил, что  «так она еще лучше».

— Да вот ехал мимо, думаю надо проконтролировать, как наших дорогих журналистов в гостинице принимают. Довольны?

— Все хорошо. И музыка больше не беспокоит.

— Да, я разогнал все это кафе, осиное гнездо это. А владельца посажу. Он просроченными чипсами торговал.

— Может, не стОит  так круто?

— СтОит. Я им эту лавчонку притворю. У меня не забалуешь!

Эх, Маргарита, если б вы знали, как это сложно — быть хозяином такой территории, как моя. Я ведь тут все и герой, и Бог, и царь! – Красовался неуклюжий сердцеед, с удовольствием размещаясь в кресле. Сидеть он, видимо, собирался долго.

Олег занес Шампанское и фрукты. Оформил столик. Подмигнул девушке и удалился.

— Не возражаете? — Визитер поднял  бутылку.

— Да, ради Бога! – Пожала плечами хозяйка номера.- Фужеров вот нет, стаканы только.

— Из стаканОв Шампусик слаще,- тонко сострил этот знаток игристых вин и стал наливать.

— А вообще, это, конечно, недоработка. Люксы, а фужеров нет. Возьмем на заметку и исправим.

Он подал девушке стакан, встал:

— Маргарита, понимаю, что могу показаться смешным. Но возьмите в дар от восхищенного сердца.

Достал из кармана бархатный футляр.

— Николай Михайлович, ну ей — Богу, солидный мужчина, а все козыряете дешевыми репликами, как затасканный персонаж из популярной комедии,- протянула журналистка  ладошку.

Вернув широкий стакан — с выпрыгивающими пузырьками — на стол, красавица отрыла коробочку. В ее зеленых глазах мелькнули искры, но она быстро взяла себя в руки:

— Я беру, Николай Михайлович, но только, как знак нашей дружбы. Если вы станете требовать нечто большее, я тут же верну вам подарок.

Щедрый бабник крякнул, тоже опустил стакан, поддернул брюки, косо шагнул к девушке и облапил ее ягодицы.

Та залепила ему «задушевную» пощечину и в испуге замерла, словно ожидая ответа.

Налетчик ухмыльнулся, как ни в  чем ни бывало отступил, снова взялся за стакан, и тут же раскрыл от удивления свою пеструю пасть. Полы халатика разошлись, стали заметны контуры знаменитой татуировки на лобке девушки.

Они проступали сквозь тончайшие кружева. Мощный, сладкий импульс ушел в корешок мужчины и без виагры.

Девушка стремительно запахнулась.

— Я, Маргарита, все-таки хочу повторить попытку и пригласить вас в ресторан. Там осетров запекают. Прямо целиком, с лимонами. – Осчастливил пришелец свою возлюбленную.- Вот такая дурища! Вся съедобная и без костей. Сладкая. Лопаешь белое мясо, а сок так и течет по пальцам.

Неумелый ухажер сам поражался своим небывалым красноречием. Ему казалось, что это говорит не он, а какой-то матерый ловелас за его спиной.

Девушка, кажется, слегка сожалела, что заехала обожателю слишком сильно:

— Николай Михайлович, мы сегодня много снимали. Я очень, ну очень устала, правда…

— А завтра?

— И завтра — занята.

— Эх, видимо мои шансы на нуле,- глубоко и искренне вздохнул соискатель.

— Нет, вы меня не поняли, — пожалела его прелестница. — Я же уже говорила вам, что принимаю приглашение, но время определю сама и дам вам знать. А сейчас, извините, мне надо в душ.

— Удаляюсь,- сообразил наконец поклонник.- Он повернулся лицом к окну, отодвинул штору, осветился солнцем (тучи разошлись, не выронив и капли дождя) и, держа стакан в руке перед собой, посмотрел на площадь. По ней ковылял тот самый причудливый кочегар, Степаныч, о котором в народе ходили похабные слухи. В частности сплетничали о том, что еще «ни одна баба от него не ушла»!

Коварное вино ударило по мозгам Вовтузенко, как буйный пианист по клавиатуре, в голове гудело, и предметы плыли слегка. Этому ценителю женской красоты  казалось, что кочегар с площади вертит дули и показывает язык, апельсиновый почему-то.

Рядом встала девушка. Степаныч снизу посмотрел на нее. Вернее глянул – то он снова на окно, в котором, искривленные бликом, маячили глава района и дива из области. Но почему-то и Вовтузенко, и Маргарита поняли, что глазел кочегар именно на нее.

Вовтузенко запоздало ушел в недра номера, как сом на глубину.

— Как это романтично: одинокий, неприкаянный карлик на омытой дождем площади.- Произнесла красавица, придерживая тяжелый бархат шторы.

— Я жду! — Повысила она голос, глянув через плечо на гостя.

— Да, — вздрогнул тот. – Мне пора. Так, значит, я рассчитываю на сигнал от вас!

Уходя, каким -то неуклюжим маневром, он все-таки изловчился и тернулся своими пухлыми губами о щеку журналистки, как бы невзначай лапнул крутое бедро. На этот раз за свою невинную шалость наказан не был.

Вовтузенко спускался по ступенькам лестницы со второго этажа, навстречу ему снизу поднимался оператор Вениамин, еще один поклонник Маргариты. Он собрался было обвильнуть удачливого конкурента, но тот не пропустил.

Вдохновленный соперник стал толкать пузом оператора и толкал до тех пор, пока не вытолкал его на улицу…

Золотой унитаз

Вениамин нетерпеливо стукнул в номер Маргариты. Ни ответа, ни привета. Он ударил сильнее, дверь отошла.

Маргарита сидела в кресле, поджав ноги, и грустила. Мыслями она была где-то очень далеко.

— Рита, с тобой все нормально?- Забеспокоился поклонник, пытливо шныряя глазенками по апартаменту. — Ты можешь мне рассказать, наконец, что тебя связывает с этим губастым мужланом (имелся в виду, конечно же, Вовтузенко)? Что он делал у тебя?

— Ничего… Зашел проведать.

— «Ничего»? А цветы эти дурацкие, а Шампанское, а хлыщ этот, что круглосуточно вокруг тебя вертится — помощничек его беспардонный — это тоже «ничего»?! Чего-то меня он не зашел проведать. А если бы зашел, получил бы по рогам, Гамлет — лось датский!

Попавший под тяжелый живот соперника юноша был эмоционально возбужден, и это возбуждение росло, грозя эволюционировать в истерику. В такие моменты Вениамин был похож на подростка.

— Видимо нравлюсь я ему.- Рассеянно рассуждала девушка.- Такое случается, Веничек, что ж тут поделаешь.

Вот и тебе я нравлюсь, потому ты и в экспедицию эту поехал. Должен был ехать Сургут, а поехал ты.

— Я другое дело, Марго, я тебя люблю.

Молодой человек опустился на колени перед возлюбленной, потянулся поцеловать ее в губы, но «попал» лишь в щечку.

— Ну почему, Рита, почему ты даже не дашь себя поцеловать?!- Заблажил он, тряся руками.- У меня же самые серьезные намерения. Я хочу жениться на тебе, и с родителями моими ты уже знакома. А ведешь себя, как монашка. Господи, средневековье какое – то!

Вениамин вскочил и стал мотаться по номеру, нервно запустив пальцы в свою рыжую шевелюру:

— Я не могу так! Я умру, погибну, мое сердце разорвется. Ты все время ускользаешь. Вот и теперь, ты вроде рядом, а я и дотронуться до тебя не могу. И этот лапоть еще сует свое свиное рыло… Если ты еще раз примешь от него цветы, или пустишь его в номер, я не знаю, что сделаю. Я застрелю его и себя!

— Веничек, театрально все очень. Я устала!

Несчастный воздыхатель снова рухнул на колени:

— Рита, я молю тебя, не пускай его больше!

— Бедный, ты меня ревнуешь?- Маргарита шутливо ухватила за уши ухажера, заглянула ему в глаза:

— Будь проще, ладно? Я не люблю этих драматических жестов и вычурных слов. Я понимаю, что в твоей семье, между папой и мамой- театральными деятелями — это принято. Но меня избавь от этого.

Веник вздохнул.

— И истерик тоже не терплю. Мне эмоций перед камерой хватает… А сейчас давай, отнеси свою Маргариту в душ и вернись к себе номер. Переведи  дух и приди в себя.

Кавалер неловко поднял девушку и  худо — бедно понес на некрепких, телячьих ногах.

— Интересно, а смог бы меня закружить на руках тот кочегар, Степаныч? – Почему-то подумалось ей.- С виду у него такие сильные руки!

Благодаря Вовтузенко и партизанским вылазкам спецслужб гостиницы, ванная комната постоялицы была укомплектована, как у какой — нибудь суперпопулярной голливудской звезды: шампуни, гели, кремы, скрабы, пасты, маски, пенки… Одной морской соли — 8 видов: чистая, с естественными ароматизаторами, парфюмерными композициями, с персиковым маслом, со сливками.

«Сбалансированный состав природной соли с пеной улучшает кровообращение, успокаивает нервную систему, оказывает легкое антисептическое действие на кожу, а сливки придают телу исключительную нежность, питают и увлажняют клетки кожи».

И хотя Рита не любила принимать ванны в отелях, на сей раз она с удовольствием погрузила свое изумительное девичье тело в белоснежную пену, густо пахнущую спелыми персиками.

По ее распоряжению и под ее же контролем, ванна была продезинфицирована и помыта специальными растворами трижды. И теперь являла собой образец чистоты и белизны.

Бирюзовая, теплая, необычайно приятная вода всклубилась вокруг Маргариты и поглотила ее всю по самый подбородок. Рита шаловливо подняла и вытянула ножку, стряхнула комок пены и растопыренными пальчиками скопнула с бока ванной  ноздреватую мочалку в воду и, хохоча, попыталась подфутболить ее.

Ванна представляла собой внушительный водоем, объемом чуть ли не с бассейн. И удивляться тут нечему, поскольку номер люкс, в котором жила наша очаровательная героиня, был такой один на все район. И предназначался для приема гостей самого высокого уровня.

Кода – то в нем — в одно рыло — беспросветно бухал певец Дурислав Вябрынин, предавался разврату ЛДПРовский политик Микрофалов, играл «в кошки мышки» с чернокожим партнером сладкоголосый вокалист Сережа Лузарев, прикидывал какой бы новый шлягер спилить у Стинга гениальный композитор Гамзанов, зубрил новую роль шпионки- гувернантки актер Казнила Долойский, в негодовании пучил свои мушиные глаза на администраторшу в розовой кофте бликующий вокалист Полип Фарфоров, вел натурные съемки провинции- прямо через окно- кинорежиссер Бедор Пидорчук для своего нового суперэкшена о вражеской оккупации.

И что с того? А ничего с того! Поедем ка мы домой к Вовтузенко, в имение его, именьице. Посмотрим, а что там. А там охрана случайно оставила незаблокированной калитку — а если точнее — чуть ли не бронированную дверь в кирпичном, высоченном заборе, ограждающем широкие владения руководителя района, и в его двор самовольно проникли два замечательных гостя, а вернее гостьи.

Вообще, когда хозяин, скажем, возвращаясь из поездки по району, видел, как бы со стороны, свой особняк, его сердце обливалось кровью.

Нет, ну видеть — то он его с дороги, конечно, не мог, поскольку над забором возвышалась лишь его необъятная, ломаная крыша, вобравшая под себя многочисленные причуды современной, коттеджной архитектуры.

Все остальное было скрыто от любопытствующих глаз тем самым, уже упомянутым здесь, забором, продублированным снаружи рядами хвойных деревьев —  туи и пихты.

Так что, всякий раз, подъезжая к своему причудливому жилищу, владелец, скорее, не видел его, а о нем вспоминал. И неизменно огорчался: разве это дом?! То ли дело у усатого родственника украинской летчицы, вот это дом. Да какой, к чертям собачьим «дом»? Это даже не дворец — сооружение!

Вовтузенко даже не мог осмыслить своими студенистыми мозгами, это сколько ж надо было украсть, чтобы построить такое?!

Три тысячи квадратов! Вызолоченные вензеля над лестницами, камины, в которых можно палить пионерские костры, боулинг, биллиардная, бассейн, кинотеатр и даже кальянная!

Ну, а центром же этого сооружения, его так сказать жемчужиной и сутью был золотой унитаз, слава о котором шла по всей области, и о котором в среде мелгородской бюрократии ходили легенды.

Бог знает почему, но местечковая элита трепетала перед этим очком, принимая его за сакральный символ могущества, а творческая общественность Мелгорода — союзы писателей, художников, скульпторов и театральных деятелей — заочно находила в нем бездну стиля и вкуса.

Областной композитор Хачапурин даже сочинил величественную оперу «Образ эпохи», целиком посвященную сияющему толчку. Либретто к ней дал известный мелгородский поэт Запределов, сравнивший судно с крутогрудой ладьей, пред которой » широко расступаются воды», а губернатора — с капитаном, «сидящим на палубе и прозорливо смотрящимся в даль».

Сам Вовтузенко тот унитаз, конечно, не видел,  поскольку еще ни разу не был допущен в покои патрона, но тоже был о нем наслышан и благоговел.

В принципе, он и у себя мог бы завести такую же полезную штуку, золота бы хватило. Да вот беда — по рангу не положено. Узнай Усатый, что его вассал золотым унитазом обзавелся — беды не миновать. Тут же узреет в этой инициативе нездоровую конкуренцию и покушение на свой авторитет.

Можно, конечно, отлить  втихаря. Но какой тогда в нем смысл? Хочется ведь пустить солнечного зайчика с этого унитаза в глаза подчиненным. Ослепить их подлецов, чтоб воздух лапали. И чтоб молва прошла, вот, дескать, есть и у Вовтузенко свой золотой унитаз!

Да и как сладко проснуться поутру, а первая мысль, как пуля в башку — ага, у меня же есть золотой унитаз! И бежать, бежать к нему, сломя голову.

«Хорошо если бы Усатый позволил и нам — главам районов — иметь унитазы — пусть и поскромнее. Но тоже золотые,- раз от разу размышлял «обездоленный»  Николай Михайлович.- Это подняло бы наш статус, добавило уважения в подчиненных кругах.  Что, в конечном итоге, укрепило бы всю областную вертикаль власти».

Надо сказать, чинорыл не очень был доволен губернатором: дерет три шкуры, барствует, близко к себе не подпускает и при этом, кажется, любого нижестоящего готов сдать с потрохами. Никакой «корпоративной» защиты, солидарности и братства.

Только и ревет, выпучив глаза: «Гондурас в огне!», да «Объявляется сдача ГТО»!

Всю область уже ободрали до нитки, ну зато у него в клозете золотой унитаз. Сволочь!

Да еще у дружка его, Митрополита Серафима, на клобуке бриллианты калибром с яблоко. Скотина!

В своем дворе, прямо за воротами, Вовтузенко неожиданно для себя чуть не раздавил двух каких-то старух в монашеских одеяниях. Тех самых непрошеных гостей, которые самовольно вскользнули в калитку. И дальше пошел диалог, фактически по – Булгакову:

— Что вам тут надо?! — Взвился хозяин.

— Сысоевы мы, сестры- паломницы, пришли трансвестита живого посмотреть, проти нас Господи, иже еси на небеси!

Странно, но ни собаки, ни охрана, никто своевременно не среагировал на проникновение этих двух любопытствующих странниц, а посему их нахождение на территории особняка иначе как чудесным нельзя было назвать…

Через минуту Вовтузенко, обреченно развалясь в кресле в гостиной, принимал на себя хлопоты Гликерии Андреевны и домработницы Лены.

«Зюганов в юбке» стрясала в стакан с водой резко пахнущие капли валерьянки с непроницаемого пузырька, Лена накладывала на картофелеобразную голову хозяина  влажное, холодное полотенце.

— Ну, кто к нам запустил этих куриц слабоумных? — Как — то словно ныл Вовтузенко, непонятно зачем ковыряя рукой в воздухе.

— Видимо дверь кто-то не запер, они  и просочились.

— Кто не запер? Вычислить и выгнать. Так к нам кто угодно может пробраться и сотворить тут страшно даже подумать что.

Закатное солнце транслировало свои лучи прямехонько в витражи особняка, причудливые тени узорились на дорогих коврах, макет  кривославного храма на книжной полке — без книг  — ярко — ярко горел позолоченной маковкой.

— Выйди — ка, Елена,- велел Вовтузенко. Он сел в кресле. Компресс свалился с его лба.

— А ну – ка, разлюбезная моя, Гликерия Андреевна, туша ты моя свиноматочная, погляди – ка ты на меня. Ты ничего мне не хочешь сказать?

— Нет, ничего,- отвела красноватенькие глазки супруга.

— Так откуда же эти две проходимки, что были тут давеча, узнали про нашу беду с Федькой?

Как Гликерия Андреевна ни старалась увильнуть от ответа, муж, обрушившись ревом, как кувалдой, безжалостно свою бабу расколол.

Выяснилось, что была Федькина мать у знахарки по поводу сына. Та ее обнадежила, «прописала» супермощное средство: куриный помет с апельсиновыми корками, настоянные на  коньяке с перепелиным яйцом, которое непутевому отпрыску предстояло пить на заре месяц и три дня.

— Сказала, что всю его блажь, как рукой снимет.- Успокоила миссис Вовтузенко своего с обеих боков «джентельменистого» супруга.

— Да — а?! – Иронично подхватил тот.- И сколько же она с тебя слупила, эта мошенница ряженая?

Выяснилось, что совсем немного — три тысячи долларов.  К примеру, другая ближайшая знахарка, действующая в Тростянце, за эту же услугу запрашивает пять тысяч.

— Не, ну ты посмотри, – «веселился» Вовтузенко,- они уже и прейскурант составили, что почем! Можно подумать, в Новом Усоле или в том Тростянце трансвестит на трансвестите сидит и трансвеститом погоняет.

О той самой ворожее, которую посещала Гликерия Андреевна, в округе ходили самые противоречивые слухи. По одним выходило, что она прекрасный «специалист» и запросто лечит все, что ни попадя, кому — то даже вроде горб поправила. По другим – никому она еще ни разу не помогла, зато деньги лупит космические.

Как бы там ни было, народ к этой самой загадочной Зухре, (кстати, родная сестра того самого Михая, цыганского барона) валил валом. Существовала даже очередь: на прием надо было записываться за неделю до приема. Причем, чем меньше было у гадалки доверия, тем шире становилась ее клиентура.

Гликерия Андреевна, как первая леди района, понятное дело, удостоилась «высочайшей аудиенции» вне очереди.

Лечила Зухра или не лечила, не об этом думал сейчас Вовтузенко.  Эта самая резвая Зухра, будь она неладна, не умела держать язык за зубами, вот о чем раскидывал мозгами Никмих.

Это значило, что скоро весь район будет знать, а скорее всего, уже осведомлен, что, у главы «родИлось в ночь, не то сын, а не то дочь». Будут скалиться, злорадствовать или – хуже того – сочувствовать.

А может и до области дойдет. Тогда вообще — катастрофа. Усатый вряд ли потерпит в своих высоконравственных кадрах родителя трансвестита.

И опять Вовтузенко пожалел, что не приближен  к «царю» настолько, насколько это необходимо. Был бы более дружен с ним, не то что сына трансвестита простили бы, а и сына  — черта.

«Надо Федьку куда-то услать из района,- сообразил Никмих.- Куда подальше, чтоб глаза мои его не видели». Идея направить женоподобного сына в войска теперь, почему-то, не казалась продуктивной.

«Будет голодная солдатня е…бать его там всем взводом, и никакой Устав не спасет».- Прикидывал раздраженный отец.

Хорошенько поразмыслив, решил он тогда отправить непутевое чадо к его брату Михаилу в Москву.

— Тот ни одной юбки не пропускает. Вовсю куражится там на отцовские деньги, так, глядишь, и младшенького в свою веру обратит, к девками приобщит. Подаст пример! Да и от отца Ехрена — подальше. Лужок-то он прибрал к рукам, как бы вдогон не прибрал к рукам и сына.

Вот говорят, Мишка – балбес, только благодаря отцовским деньгам в ВУЗе и держится. Может и балбес, зато правильный. С бабами у него все в ажуре!

Взбодренный этой удачной, как ему представлялось, мыслью Вовтузенко приказал собирать «гуманитарный конвой» в столицу, для старшего Михаила.

И побежали, побежали всевозможные прислуживающие с колбасами, окороками, бутылками, бидонами, мешками, сумками, пакетами.

Забегая вперед, скажем, что вскоре балбес, лоботряс и лентяй Мишка, который весил уже больше отца, был приятно удивлен неожиданно крупной суммой в долларах, которую ему, совместно с транзитом, непонятно за какие подвиги, подогнал чудаковатый, непоследовательный родитель.

В продуктовой же составляющей миссии столичный студент обнаружил целого поросенка, ну, разумеется, выпотрошенного и расчлененного, копченых осетров, две трехлитровых красной икры и одну трехлитровую черной, колбасы, салями, замороженных зайцев и индюшек, сушеные ягоды и грибы, орехи. И, конечно же, вязаные из козьего пуха носки (мать украдкой приложила на зиму).

Озирая всю эту благодать, неуч бестолковый радовался, что гудеть ему теперь, не перегудеть, месяц, не меньше. Благо предок и о холодильнике позаботился. Он в жилище у Михаила был размером чуть ли ни с автомобильный рефрижератор.

То, что в нагрузку с конвоем прибыл братец Федор, конопатый, нелепо улыбающийся, Мишку особо не смущало, хотя и радости не добавляло.

«Уж не шпионить ли за мной он явился? Тоже к наследству подлец подбирается, олухом прикидывается. Ничего, сниму хату где-нибудь подальше этому сельскому простофиле, пусть делает там, что хочет».

Вовлекать Федьку в свои разудалые кутежи он не планировал. С детства отношения между братьями как-то не заладились.

Отец любил старшего, младшего же взласкивала мамочка…

Фамильярный бычок

Проверенные люди донесли до Вовтузенко, что цыганский барон Михай велит ему, то поле — на пути в Боровое —  что затянуло сорняком, где скачут зайцы, ростом с кенгуру, не пахать. По весне циган планирует засадить середину поля коноплей, а сорняк  — по краям — будет прикрытием.

— Он мне уже велит, мудак этот лупоглазый! — Ерепенился Никмих, тряся пузом в прилегающей к его особняку смешанной посадке в своих великолепных кроссовках с желтой полосой, преподнесенных владельцем обувного бутика, который Вовтузенко, якобы, спас от ограбления.

Уже второе утро подряд этот солидный мужчина самоотверженно терзал себя пробежками, стремясь привести свое безобразное тело в форму, чтобы понравиться Маргарите и не потерпеть крушение в постели.

Все это походило на попытки нерадивой домохозяйки затолкать сбежавшее тесто обратно в квашню.

Чуть поодаль, на мягкой грунтовке луга, притулилась полицейская машина. Бравые бойцы правопорядка пасли Вовтузенко, чтобы  на него снова не напала шайка бандитов, как это  «случилось» в торговом зале.

Тучный полицейский, тот, что сидел за рулем, с удовольствием уминал пахучий пирожок с мясом, его напарник курил, стремительно выдувая дым тонкими струями в слегка приопущенную форточку. Утренние комары еще не попрятались, голодные до жути они носились над машиной, норовя пробиться к экипажу сквозь любые, даже самые мелкие щели. Казалось, еще немного и они начнут кусать автомобиль.

— Вот я думаю, как он моется?- Озвучил общую мысль патруля курящий сержант, поймав в фокус разминающегося подопечного.- Пузо — до колен, а ручки — то короткие. Ты толстый, подскажи?

— А он ставит живот и ползает по нему, как улитка по глобусу, — хохотнул через недожеванный пирожок напарник, — а если серьезно, его домработницы швабрами намывают со всех сторон. Знаешь, какие у него горничные? Модели, во — от с такими сиськами!

— Ты сам, что ли, видел?

— Ребята из МЧС рассказывали. Они у него из вентиляции не то кота, не то собаку доставали. Так нашли те щетки, которыми трут этого борова. Они мягкие, как пуховые, чтоб яйца ему не покоцать.

«Думает, за три миллиона купил меня с потрохами,- размышлял дальше Вовтузенко о Михае, стараясь повыше поднимать коленки в беге.- Нет уж дорогой, чтобы купить власть тебе никаких денег не хватит. Поскольку власть у нас неподкупная».

Бег никак не давался начинающему физкультурнику. Одышка давила его буквально с первых же шагов, сердце зашкаливало, ноги не слушались…

Но так было ровно до тех пор, пока не произошло страшное. Откуда-то с симпатичного лужка прямо на бегуна вынесся весьма резвый, упитанный, крепенький бычок. И, подпрыгнув, фамильярно погнал спортсмена по косогору, высоко взбрыкивая задними ногами, азартно кидая их то вправо, то влево.

Позабыв обо всем на свете, легкоатлет улепетывал на своих двоих столь резво, что проклятый телок не мог догнать его на четырех.

Следом за ними, оглашая окрестности ревущей сиреной, по луговому бездорожью, то и дело подпрыгивая на кротовьих кочках, неслась полицейская машина с включенным громкоговорителем:

— Тпрусь, проклятый!!! — Орали полицейские в микрофон. Похоже, они вырывали прибор друг у друга, поскольку через громкоговоритель  наружу транслировался  и «товарищеский» диалог, имевший место между бойцами правопорядка, преимущественно на матерном языке:

— Дай, сюда, микрофон, уе…ок!

— Гляди на дорогу, припиз…ок, счас в речку улетим!!!

Наконец худосочный патрульный стал палить из пистолета в воздух, выбросив руку с оружием в открытое окно. Тем самым, смог дезориентировать теленка, и тот позорно скрылся, где-то в ивовых зарослях, попытавшись огласить на прощанье окрестности своим ревом. Однако его властно перекрыла полицейская сирена.

Вовтузенко сидел на бревне от старого разваленного моста и, как казалось, ничего не видел вокруг. Патрульные взбодрили его нашатырем из аптечки, но окончательно он пришел в себя лишь после того, как ему набухали водки из бутылки, которую полицейские припасли для работы.

Необходимо отметить, что в тот же день, покушавшийся на толстого бегуна бычок, был изъят у владельцев «за бесхозное содержание» и отправлен неизвестно куда, откуда он так и не сумел вернуться.

Злые языки, впрочем, утверждали, что видели неотесанное животное на подворье у боровского отца Григория — духовника Вовтузенко, который относился к теляте «с превеликим обожанием», откармливая к ближайшему посту.

Тот ли это самый был бычок или нет, история умалчивает.

За завтраком — тушеный заяц, начиненный грибами и чесноком, очень аппетитно щекотал ноздри, однако Вовтузенко еле-еле ковырял вилкой. Произошедшее на лугу начисто отрубило ему аппетит.

«Что же это за непруха такая? — гадал Никмих, тряся свесившейся куда-то вбок, нижней губой.- То в магазине меня недруг атаковал, теперь вот бык увязался. Не есть ли это знак небес?

Прав отец Григорий, надо идти на службу и свечу держать. И, как можно толще».

И тут в недрах дома раздалось частое — частое — частое ненавистное сопение. Хозяин и хозяйка затравленно переглянулись. Так и есть: вентиляцию вывернули, хомяка не выдворили. Алешка Навальный снова объявился!..

Вовтузенко дали знать, что его зазывает на стрелку главный полицейский Митрич.

Крупный лидер районного масштаба неторопливо сложил все еще трясущимися руками единственную свою любимую газету «За устремления!» со своим портретом  во всю первую полосу, хлебнул яблочного сока и стал собираться.

— С грызуном -то что делать будем? — Нервничала хозяйка.

— Наплюй, — махнул рукой Вовтузенко. — Он долго не протянет. Ему там жрать нечего. А сам подумал: «Может к нему газ пустить, отравить подлеца. И какая …лядь эту вентиляцию проектировала? У людей вентиляции, как вентиляции, а у нас рупор какой-то»?

Вовтузенко и Сквозняков провели встречу в бункере у последнего. Полковник за истекшие сутки не словил ни одной бабочки, поэтому был не в духе.

Чокнувшись широкими стаканами, глотнули виски со льдом:

— Не люблю я виски,- поморщился Вовтузенко.- Сивуха, сивухой. Дай – ка коньяка.

Митрич достал коньяк. Сломал пробку:

— На вкус и цвет, товарища нет,- наливая, изрек он. — А я люблю, знаешь, разнообразие. Потихоньку все пью. И, знаешь, что в выпивке самое интересное?

— Не знаю. Что тут интересного. Пропади она пропадом.

— Никак нет. Цвет! Вот что самое славное. Тут тебе и белое, и желтое, и зеленое, и чайное, и красное, даже черное. Ты пробовал когда-нибудь самогон из патоки?

— Конечно пробовал по молодости, еще и арбузами мочеными его заедали, жрали вместе с корками. Чего звал-то?- Наконец спросил Вовтузенко.

— Да понимаешь, дело какое, Михалыч, мои ребята вчера на дискотеке двоих курьеров прищемили — видишь ли, наркоту, чуть ли не в открытую продавали: поставили весы, навесили ценники, еще и табличку поставили «оптовикам и хроническим — скидка». Ага. И  говорят нашим: идите на …уй, нам  начальник района разрешил. Это как понимать? Ты чего, барона крышевать начал?

Вовтузенко закатил зрачки под лоб.

— Да я не против, Михалыч,- опустил стакан Сквозняк.- Только ты же как-то ставь в известность, а то не по понятиям выходит.

Вовтузенко открыл свой портфель, выбросил на стол пачки денег.

— И прокурору надо дать, — подобрел Митрич, проворно сгребая пачки.

— Само – собой.

Снова разлили и снова выпили. При этом Вовтузенко заел колясочкой лимона, Митрич запил морковным соком.

— И, Михая этого, Михалыч, осади. А то он думает теперь, что ему все можно. Проплатил в газете статью о себе и, якобы, собирается  наркорекламу размещать на щитах и — бегущей строкой — на нашем телевидении.

С абажура настольной лампы свисали красные, кружевные  трусики, в бункере витали запахи духов и вазелина.

У стены, отбрасывая на угол зловещую тень, стояли огромные заводские тиски. На отдельном столике под розеткой были аккуратно разложены два паяльника — старый и новый, нес боевое дежурство старенький электрический утюг с небрежно замотанным синей изолентой шнуром. Прислоненная к стене торчала суровая, деревянная швабра, с отполированной по середину ручкой.

На топчане — плечом к плечу — сидели  три безликих  манекена, используемых на следственных экспериментах. Одина из кукол была в капитанском кителе на голое тело, у другой с кривой надписью «Митрич» черезо всю грудь — между ног — торчал здоровенный кукурузный початок.

Вовтузенко  это почему-то взбесило, и он засобирался  уходить.

— И вот еще, Михалыч,- посмотрел на приятеля собеседник.- По оперативным данным к этому Михаю собирается лететь в гости колумбийский наркокороль.

Навроде, как своих детей они переженить собираются.

Так вот, этот король везде, где только можно, бахвалится, что их синдикату удалось купить  в России целый административный район. Наш район, конечно же, имеется в виду.

Дескать, такая удача в истории международного картеля случилась впервые.

Будут Михаю какой — то подпольный орден вручать. Имей ввиду.

— Автоматы – то отцу Серафиму отвезли?- Потянулся за грушей Вовтузенко.

— Отвезли.

— Сильно ругался?

— Никак нет. У меня ребята ушлые, чтоб особо не разорялся, они его на службе застукали, да прямо в храме и передали стволы. Ему некогда было на наставления отвлекаться.

— Это хорошо. А героин мне давайте, я на той неделе буду в Мелгороде, сам Митрополиту отдам.

— Добро, Михалыч! Мои, правда, отсыпали из мешка маленько, а то нам уже нечего неблагонадежным подбрасывать. Но ты не волнуйся, мешок заплавили грамотно, так что никаких следов вмешательства нет.

— Теперь, ежели что, к Михаю обращайся. Он обеспечит.

Вовтузенко не знал, что Сквозняк, за его спиной, давным — давно уже отладил канал с бароном  и получал от того дурь фактически регулярно. И, не только дурь. Так что первым «трогательным» куратором цыгана был именно главный полицейский, который, понятное дело, поначалу в тайне психовал по поводу перспектив перенаправления денежных потоков. Потом, поразмыслив, приободрился, сообразив, что стало еще и лучше: брать бабло ведь можно и с барона, и главы. И вот теперь глава воочию доказал эту отрадную очевидность, цигана же Сквозняков освобождать от оброка не собирался. Это такой «Росинант», что вынесет и двоих.

И какой «всадник» на его спине главнее — чиновник или полицейский, тут еще надо посмотреть.

Размышляя над этим, полковник радовался все больше, все отчетливее видя, какое счастье ему привалило, ведь, по сути, использовать главу он теперь мог, как прикрытие.

Проститутки же, которых пользовал рисковый полицейский, под кайфом, творили такие чудеса, что даже в самом распрекрасном сне не приснится.

Вот на эти нужды Митрич и расходовал получаемый от оборотистого цыгана наркозапас. Очутившись же рядом с митрополитовским мешком, полицейский не смог удержаться и отсыпал из него тоже, использовав, в этом случае, свое служебное преимущество — изъятые у Митрополита вещдоки хранились в полиции, к досаде прокурора. Митрич, правда, отсыпал и ему, но себе он отсыпал больше.

Свою опеку над «ромалэ» успел распространить и прокурор. Так что наш Росинант послушно нес троих всадников, едущих гуськом.

Что касается чиновников помельче, то те «ехали в обозе», сшибая, при случае, с барона свои партизанские барыши в виде взяток или трафика, за которым и проторили к цигану — каждый  — свою белую дорожку.

Так что негласная карта районных наркотроп и объектов, по своей насыщенности и различным переплетениям, давно переплюнула схему будущих туристических маршрутов, о которых тут снимали подробный фильм телевизионщики из области.

«Откуда все беды наши?- Вновь ударился в философию Сквозняков, выпроводив Вовтузенко, распихивая трусы по своим карманам в своем же замечательном бункере, — от пиз…ы, откуда же еще! Вот и я ежедневно и ежечасно рискую жизнью на службе, трахая «диких», непривитых проституток,  из-за нее. Из — за нее же и Вовтузенко гребет бабло всеми четырьмя, нарушая закон, и принципиальный сержант Строченко выступает против понятий, ставя крест на карьере, из — за нее же. Если дело так и дальше пойдет, то и весь мир накроется медным тазом из-за пиз…ы».

В очередной раз придя к такому неутешительному выводу, самодеятельный философ прихлебнул еще виски, достал пистолет, поглядел на него:

— Когда — нибудь точно застрелюсь,- с тихим злорадством подумал он. На пьяную голову смерть от пули казалась ему страшно красивой. Усы полкана грустно свисали.

В 18 часов Вовтузенко собрал в особый мешок всю причитающуюся Усатому наличность. Навесил ярлык с указанной на нем суммой, опечатал груз специальной, единственной в своем роде, печаткой.

— Вези.- Велел он Олегу, этому своему помощнику по особым, в том числе, и очень деликатным поручениям.

Олег схватил мешок «за горло».

— И вот еще  — отдай ему.- Поднял патрон банку с прозрачной, чайного цвета, жидкостью, в которой «невесомился» мощный белый корень, овитый многочисленными нитиевидными отростками:

— Женьшень. Настоящий! Передай от меня губернатору с пожеланиями крепкого здоровьица!

«Чтоб он сдох, сволочь ненаядная», — хотел добавить Вовтузенко, но сдержался.

— Скажи, что это мне китайские лекари подогнали. Этот корень чуть ли не один такой на весь Китай!

На самом деле этот репей Вовтузенко, в виде «алаверды» за покрытие каких-то махинаций, всучил один жуликоватый коммерсант, сознательно смошенничав, выдав корень лопуха за корень женьшеня.

В ту же ночь из столицы области Мелгорода, из оцепленного спецслужбами аэропорта, улетал на Москву губернаторский спецборт.

Это был высококомфортабельный самолет с салоном, включавшим в себя переговорный отсек, спальню и гостиную, отделанную красным деревом, с музыкальным центром, кинотеатром и баром. Чудесным санузлом с горячей и холодной водой, вызолоченными ручками и зеркалом с небьющимся стеклом.

На борту была размещена и великолепная библиотека, услугами которой губернатор тоже пользовался охотно, поскольку все труды в ней принадлежали одному, любимому им автору, некоему «А.Л. Коголю», если сказать прямо, то эти книги были ни чем иным, как стилизованными под тома фляжками с алкоголем.

Примерно такой же самолет был и у Митрополита. С тою лишь разницей, что у священника на месте библиотеки располагался иконостас. Чем на самом деле были иконы — попробуйте пофантазировать сами.

Пока какие — то таинственные люди таскали на борт огромные черные мешки, у трапа Усатого благословлял сам Митрополит Серафим, будучи в белоснежной митре и с посохом. Какого черта он приперся на это рандеву при полном параде, не понятно.

Он перекрестил подельника, после чего эти двое троекратно почеломкались.

— Лети с миром, сын мой, да возвращайся с добрыми вестями!

Миниатюрные, лакированные сапожки Митрополита торчали из — под ризы, как крепенькие копытца.

— Привезу тебе отличные ролики! – Шепнул в оттопыренное краем митры ухо его Высокопреосвященства губернатор.- Света Чонкина, наша обожаемая гимнастка, специально для тебя доставила их из Канады. На высоких колесах, с тормозами. Таких у нас не купишь. Мы с нею встретимся в  Москве, и она передаст.

Святой отец уже по десятому кругу слышал это сообщение. И оно ему порядком поднадоело. К тому же он прекрасно знал, что в России можно купить, все, что угодно, хоть дрессированного призрака. Были б деньги.

Через десять минут губер взмыл в небо. Сразу после взлета самолет угодил в мелкую, выворачивающую душу болтанку. Пассажир трясся в своем салоне, окруженный теми самыми здоровенными мешками, один из которых для верности обнимал и трогательно прижимал к себе — именно этот куль еще совсем недавно приехал в Мелгород из Новоусольского района. Губер не доверял охране, поэтому караулил мешки лично.

Усатый сам был похож на мешок, к которому приделали поросячий пятак и значок «Единой России». Его маленькие глазки испуганно мерцали, словно он проглотил ежа и теперь ожидал, в каком месте тот вылезет.

Судя по волосьям, вставшим дыбом, тот начал проявляться на голове.

Душа родственника украинской летчицы ушла в пятки и сидела там до самого приземления. И любимый «автор» А.Л. Коголь не помог.

Благо лететь было всего 40 минут…

Рубиновый браслет для Степаныча

Свежий номер новоусольской районной газеты «За устремления!» вышел с исключительным по своей профессиональной мощи очерком о цыганском бароне Михае, человеке и гражданине.

Настоящем герое нашего времени!

На первой полосе еженедельника крупно был напечатан  протрет Михая. На нем барон, будучи в солнцезащитных очках, с зализанными на виски волосами и толстенной сигарой во рту, смотрелся гораздо моложавее и культурнее, чем в жизни.

Грудь знатного цыгана украшал какой-то несуразный орден, похожий своими очертаниями на «Веселого Роджера».

Среди прочего, в статье сообщалось, что герой очерка «много делает для укрепления взаимопонимания и дружбы между цыганским и российским народами».

В рамках продовольственной программы областного Правительства планирует заниматься сельскохозяйственным бизнесом, осваивать земельные неудобья и пустоши и вносить тем самым посильный вклад в реализацию национальной политики импортозамещения.

Используя свой авторитет на международной арене, барон Михай смог привлечь к району внимание колумбийских инвесторов, которые намереваются вкладываться в переработку сельскохозяйственной продукции. И хотя в статье сам барон не «сказал» ни одного слова, всем было понятно: это — да! Это сила!

Группа латиноамериканских бизнесменов мирового значения во главе с каким-то доном Габриэлем — Коэинпудо, якобы, собирается совершить дружественный визит в район в самое ближайшее время, чтобы на месте оценить ту головокружительную промышленную и финансовую перспективу, которая открывается в районе с населением аж 20 тысяч человек.

В Колумбии запущена в обращение почтовая марка с изображением центральной площади Нового Усола, спровоцировавшая бум в мировых филателистических кругах, поскольку пользуется какой-то такой, просто небывалой популярностью.

«Это только в сопливых мелодрамах утверждается, что «Табор уходит в небо». В нашем же случае – табор с небес спустился и полезно укрепился на нашей земле». Так, несколько высокопарно, завершал впечатлительный автор — некто В. Подушкин — свой замечательный очерк.

Надо сказать, данного Подушкина весьма высоко ценили в его редакции именно вот за эту уникальную способность: умение искренне восхищаться любой хренью, в том числе и полярной, лишь бы за это платили.

Статья была с интересом воспринята читательскими массами, при этом она вызвала и бурную полемику. Многие подписчики, ознакомившись с очерком, стали прямо говорить, что Губатый (погоняло Вовтузенко) продал район цыганам, и те теперь растащат все, хотя растаскивать уже, в общем-то, и нечего. Остались только ржавые грабли, на которые все то и дело наступают.

Эту же статью — и не без любопытства — прочел и тот самый, уже известный нам, сутулый кочегар Степаныч. На  момент описываемых событий его кочегарка  была отремонтирована, она прошла испытания, встала в строй действующих, и бездомный мужик смог вернуться в свою подсобку, укомплектованную всем необходимым для жизни.

Был тут и душ, и топчан, и холодильник, и радиоприемник, и даже плазма – трогательный подарок супруги главного архитектора.

Понятно, что если бы кочегар, по слухам снабженный мужским достоинством, превосходящим по своим техническим параметрам достоинство даже самого Митрича, не ублажал бы жену прокурора, ремонтники валандались бы с котлами до самых холодов.

Но близость к прокурору позволила Степанычу взять в ежовые рукавицы этих «мастеров» от ЖКХ, и они справились с ремонтом гораздо раньше запланированного срока.

67- летний кочегар, как уже отмечалось, был популярным персонажем среди рафинированных новоусольских домохозяек.

Это по его поводу супруга заведующего управлением культуры сказала как-то: «Раньше нам, с нашими утонченными элитарными мужьями, не хватало мощного мужского фактора. И вот теперь этот фактор наступил».

Жена тренера по боксу сформулировала свой комментарий короче: «Просто у Степаныча …уй больше всех».

Вообще же, о данном, конкретном Степаныче мало что было известно. Всю жизнь прожил не то в Ухте, не то в Инте, где обосновался после долгой отсидки. В Среднюю же полосу скатился по каким-то своим, сугубо личным, соображениям, о которых не любил распространяться.

Сколько сидел Степаныч и сидел ли вообще — доподлинно не известно. Правда, косвенно на это обстоятельство все же указывали некоторые приметы, а именно: многочисленные татуировки с карточными мастями, которыми было густо исписано его жилистое, поджарое тело. А так же лагерный жаргон, которого придерживался матерый истопник.

Откуда бралась небывалая половая мощь переселенца, тоже никто не знал. Главный коммунист района сказал лишь: «видимо, это ему от Бога так дано»…

В тот раз, согласно очереди, на «аудиенции» у Степаныча была жена налоговика  яркая, бедрастая особа, высокая и статная, как гренадер.

В своей семье она была деспотом и даже тягивала за чуб муженька.

Со Степанычем же это был самый нежный ландыш. На свидание она, как правило, приходила пешком (не хотела привлекать лишнее внимание своей машиной — белоснежным «Лексусом») и неизменно с симпатичным — ручной работы — ковриком и двумя милыми подушечками, расшитыми зайчиками и собачками.

Вот и в этот раз она расстелила коврик, стала прекрасными коленями на обе подушки и начала делать Степанычу изумительный, креативный  минет, преданно заглядывая истопику в его бесстыжие зеньки своими cладкими чайными глазами.

— А как же мой муж — налоговик?- Словно бы сердито спрашивала шаловливая минетчица, надрачивая рукою в белой перчатке Степаныча.

— А клал я на твоего налоговика,- вяло отмахивался Степаныч.

— А как же глава района? – Пытливо вглядывалась в него «строгая» партнерша.

— Клал и на главу.

— Неужто и на губернатора?!

— И на губернатора тоже клал.

-Фи — и! Это же так непатриотично.

— Ну, и …уй с ним. Пусть тащит! Я на всех клал. Я клал такие печи, что в них гири горели.

Видимо, мысли о губернаторе, нагруженном членом, были столь прекрасны, да и воспоминание о легендарных печах согрело душу, в общем, Степаныч вообще перестал ворочать языком, коротко покряхтывая, страшно напрягся и вскоре разрядился мощными выбросами на лицо, грудь и в перчатку партнерши.

Потом он достал из своего таинственного сундука, расписанного аляповатыми, облупившимися розами, который видел и Воркуту, и острова Тихого океана,  уздечку, лошадиное седло со стременами, взнуздал норовистую красотку и пустился вскачь по просторной котельной, размашисто стегая ее, несущуюся на всех четырех, обрезом телячьего кнута то справа, то слева, пользуя исключительно, как ездовую кобылу.

И та, как казалось, с большой охотой повиновалась разудалому наезднику, не смотря на то, что по ее же выражению, в кочегарке царила «сплошная антисанитария».

Он сам с большой радостью нагнал бы в свои «апартаменты» кодлу поклонниц, чтоб поднавели у него порядок, да боялся, что «эти лахудры тут передерутся».

На тумбочке, в компании со вскрытой банкой кильки в томате, за 18 рублей, с заветрившимся содержимым, помятой пачки «Явы», раскладного ножа, трех шашек домино и женских часиков на тонком, как нитка, браслете, лежал новенький смартфон.

Слева от топки стояли два страшно изношенных, кирзовых сапога — память о пройденных Степанычем верстах. Из голенища левого, как флаг, свисала грязная портянка.

Выпроваживал Степаныч любовницу слегка грубовато. Коротко сказал, что ему надо на почту, кинул ей ее подушку и велел собираться.  Было ясно, что он спешит от нее избавиться.

— Прокуроршу ждешь?! – Взвилась изблагованная «миледи» и попыталась ухватить ненавистного любовника за уши,- про…лядь эту крашеную!

Однако, тот проявил недюженную силу, казалось бы не присущую его сутулому тЕльцу, и вытолкал «куртизанку» за порог, как муравей осу.

— И не светись, как караульный прожектор! — Крикнул он ей вдогонку,- а то просекут от кого идешь.

— Дурак! — Коротко отбрила та, и вскоре перестук ее каблуков стих.

На столике в подсобке сверкал драгоценными каменьями широкий золотой браслет — дар любимому кочегару от благодарной налоговички.

Степаныч приподнял край матраса, закинул браслет в ящик под ним. Этот ящик, замаскированный рваным матрасом, был уже почти доверху наполнен всеразличными подношениями от местных благородных дам. Кочегар, впрочем, к этим подношениям относился с завидным равнодушием.

Он улегся на топчане, кверху лицом, сцепил руки на животе, глубоко и с удовольствием втянул воздух носом. Стаканы на тумбочке стали тихонько вызванивать и пританцовывать от его храпа, а потом и прыгать. Звон гулял и в окнах кочегарки.

На одной его ноге была туфля серой мягкой кожи, на другой — зеленый носок, надетый кверху дырявой пяткой.

Низко над площадью стремительно летели белые, какие-то комкастые облака, как будто их гнали с горизонта пинками. Синее небо над ними казалось небывало стабильным и плотным. Тянуло прохладным низовым ветерком, в котором уже были различимы ароматические нотки подступающего прохладой сентября с его спелыми антоновскими яблоками и дымарями былинных костров.

В администрации думали, что глава ездит где-то по селам по служебной надобности.  На деле же  он, перво – наперво, навестил съемочную группу на месте съемок в окрестностях старобузинской школы, взрастившей Героя Котова, глядел не вышпионивают ли эти чужаки  своими подозрительными объективами да микрофонами какую-нибудь компрометирующую хрень, а то у аборигенов языки длинные, чешут направо — налево, работали бы так, как болтают.

Ну, и заодно, словно невзначай, перекинулся парой — тройкой слов с вожделенной Маргаритой, чтоб понять, не потеряла ли она к нему интерес, не выветрилось ли у нее послевкусие после весьма аппетитного изумрудного подарка. И стоит ли под парами локомотив их грядущих утех?

Узнал, что не выветрилось, не потеряла и стоит. Более того, она намекнула, что через два-три дня сможет выйти в свет.

— Готовьтесь, Николай Михайлович! — Лукаво грозила она своими зелеными глазищами, на что Вовтузенко чуть ли не крикнул, что он всегда готов и подумал, что надо так размоторить злачное заведение Сливы, что б оно потом еще с месяц «вращалось» по инерции.

Впрочем, его мысли формулировались немного проще, нежели мы их отображаем в меру своих сил. Но суть от этого не меняется.

Улучив момент, Вениамин украдкой успел заснять Вовтузенко с раскрытым ртом в момент его высокого диалога с Маргаритой.

Впоследствии «воинствующий» оператор даже смонтировал что — то типа небольшого видеоклипа, в котором голова Вовтузенко, размещенная на ослином теле, задорно распевала матерные частушки под нехитрый инструментальный аккомпанемент, в котором что-то очень забавно подзвякивало и подхрюкивало.

Хотел еще Вениамин проткнуть штырем ножки штатива колесо машины соперника и, для этих целей, уже было подкрался к черному телу BMW, однако вовремя заметил автомобиль полицейского патруля, припаркованный напротив, и отступил.

— Смотри-ка, какой — то придурок вокруг Бумера Губатого трется,- сказал своему упитанному напарнику худосочный полицейский в машине. Это был тот самый дуэт смельчаков, что спасал Вовтузенко от назойливого бычка.

Упитанный кинул равнодушный взгляд на рыжего Веню и ничего не ответил, ему очень хотелось есть, а сдобных пирожков под рукой не было. Еще до обеда вышли.

«Надо Вальке дать нахлобучку, чтобы побольше в корзинку накладывала пирожков,- невесело раскидывал он мозгами.- А с другой стороны, мне, сколько ни положи, я все съем. И пузо разнесет. Стану, вон, как Вовтузенко».

Профессиональное чутье подсказывало тощему сержанту, что он где-то уже встречался с нашим Вениамином. Однако он никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах.

А видел он его в окрестностях спортивного магазина, когда легкий, как тень, Маргаритин воздыхатель стремительно покидал торговый центр, совершив невинную диверсию в отношении своего соперника — Вовтузенко.

Сержант в тот момент случайно проезжал мимо магазина. Тогда он еще хотел взять на заметку незнакомого субъекта. Потом все — таки выкинул эту идею из головы, решив, что он не опасен и не представляет никакого оперативного интереса.

— Да оператор это ихний. Вон, тренога у него, — как-то очень высоко икнул напарник, и худосочный окончательно успокоился.

Вовтузенко влез в машину, скренив ее влево и запустил мотор. Завели двигатель и патрули. Начальник редко пользовался услугами своих водителей, которых у него было трое.

Шоферюга невольно становился свидетелем делишек своего шефа. Тому это, понятное дело, не нравилось, и, чаще, он предпочитал ездить самостоятельно.

Виртуозы баранки же занимались различными работами в гараже. А зачастую и по хозяйству у своего патрона. Не за красивые же глазки зарплату им выдавать.

Гликерия Андреевна частенько злоупотребляла «доверием» водителей и просила их то замок отремонтировать, то дорожки подсыпать, то банки закатать, а то, извините, и в комнатах прибрать, когда домработница Елена была в отлучке.

Рулевые, натянув на себя синие халаты техничек, пылесосили, скребли и мыли. При этом плевались, что вместо мужской работы за рулем на них возлагают бабьи обязанности.

Пыталась взять в свои руки власть над ними и Елена. Разумеется, когда Гликерии Андреевны не было рядом.

Как-то один из «пилотов» Вовтузенко, по имени Павел, упросил хозяйку – жену шефа — сфотографироваться с ним.

Потом бахвалился  друзьям, что бухал с Зюгановым и напоил его до чертиков.  А тот – пьяный — такой шебутной, такой непутевый! Взял да и вырядился в женскую одежду и с Павлом сфоткался. Да еще, якобы, и задорно отплясывал, задрав юбку, высоко забрасывая ноги и придурасто горланил песню Пугачевой «Мадам Брошкина».

Некоторые из друзей, симпатизирующие коммунистам, которым дядюшка Зю представлялся вполне серьезным солидным политиком, партийным вождем, всяко недоумевали по этому поводу. Иные даже вышли из рядов КПРФ в знак протеста против такого безобразного поведения своего лидера.

Узнав о проделках Павла, Вовтузенко изгнал его из своих гаражей, что, однако, не помешало тому поместить снимок в интернете, на сайте: «Приколы нашего городка».

Усольская новоблагословенная

На дороге — между Старой Бузинкой и Новым Усолом — кортеж Вовтузенко нагнал отец Ефрем на своем запредельном Харлее. Он словно возник из воздуха, властно и мощно стал вровень с Бумером, подержался секунд пять, и, поддав газку, ушел за горизонт, плавно качнувшись и вправо, и влево, обогнав и Вовтузенко, и ментовский кортеж в Жигулях, и какого-то велосипедиста на горизонте.

Наконец, миновав бугор, многоуважаемый Николай Михайлович обнаружил святого отца, стоящим справа на обочине.

Пропустив полицейских, «ночной волк» поднял руку в кожаной, клепаной перчатке без пальцев, приглашая своего «приятеля» остановиться.

Иномарка замигала фонарями правого поворота.

Заметив, что их подопечный съехал с дороги, патрули тоже притормозили, дали задний ход и подпятились чуть ли не под передний бампер вовтузенкова Бумера.

Моторы стихли, стало слышно, как ветер гуляет в придорожных бурьянах, и стрекочут неугомонные кузнечики.

Попик цепко вскарабкался в салон к попутчику, разместился на переднем пассажирском сиденье, дверцу со своей стороны оставил приоткрытой.

— Вон, видишь, посадочка? — Ткнул он указательным в лобовое стекло, в панораме которого левый взгорок кучерявился густой лесополосой.

— Ну, и? – Недовольно буркнул Вовтузенко. От Маргариты он уехал в распрекрасном настроении, можно сказать, взбодренным и вдохновленным.  Лихо обруливая колдобины и ямы, которыми сплошь была избита дорога, даже частушечку забацал актуальную:

«Я приехала в колхоз,

Имени Мичурина,

Так и знала отъе…ут,

Словно сердце чуяло»…

И тут этот безбожник свалился на его голову. И весь позитив — коту под хвост.

— За той посадочкой — лужок, тот самый. Мой! Между лужком и посадочкой, на склончике, я поставлю цех по розливу минеральной водицы. Оборудование проплатил. Новое, финское.

Новоявленный бизнесмен охотно делился планами, а Вовтузенко глазел на его предприимчивую голову, стянутую черной банданой с белыми черепами, из — под которой  выбивались пучками  — местами бесцветные, местами седые — волосы и думал: «Когда ж ты поумнеешь, святой отец? Тебя уж и молью поколотило, и детишек выводок, а ты все на мотоцикле раскатываешься, да прожить жизнь за чужой счет стремишься. Других призываешь к духовному подвигу, а сам в грехах по уши, подо… ас проклятый»!

— А водицу нареку «Усольская Новоблагословенная». Страсть, какая благостная водица!

«Хэ-х, и воду, как водку назвал», — развеселился про себя сосед.

— Да слышишь ли ты меня, сын мой?! — Прикрикнул поп.

-Что посадочка — то? – Очнулся  Никмих.

— Надо бы и посадочку тоже приходу отдать. И это поле, что прилегает к ней. Без них не наладишь производство.

— А посадка — то тебе зачем понадобились?

— Вырубим ее к чертям собачьим! Сладим на взгорочке часовенку, а у родничка – купель. И водицу будем продавать, и ванны целебные устраивать.

И сейчас поток страждущих к источнику не иссякает, а как освятим, да дадим рекламу — валом повалят!

— Билеты будешь продавать?

— Билеты, не билеты, а огородить весь комплекс надобно. Для порядка.

— Ну, а поле тебе к чему?

— Дорогу по ней пустим, чтоб – прямиком — проезд к источнику.

Хорошо бы и железную дорогу пробить. Походатайствуй, сын мой!

— А не пошел бы ты на …уй, святой отец.

— Я-то пойду. Хрен с ним. Ну, я почему тебя остановил-то: планирую Феденьку, сыночка твово, сделать директором производства. Отдашь  мне его в директоры производства?

«Отдавай – ка землицу Алясочку, отдавай-ка родимую в зад», — почему-то зазвучало в голове у Вовтузенко. Ему страшно захотелось выпинать Тушканчикова из салона.

— Какой он директор? Учится на программиста.

— Еще какой директор будет! В нем есть деловая хватка.

«Вот же сволочь! — Вновь плевался Вовтузенко по поводу отца Ефрема, вращая фирменную, мясистую баранку своего BMW, — с фронта не может взять, так с тыла решил подъехать… А, может, и вправду перевести Федьку на заочный да и пусть руководит заводом? И барыши с попом делить будут, да и Ехрен окажется под присмотром».- Брала над Вовтузенко верх меркантильная жилка.

Однако он живо представил худенькую фигурку своего «младшенького», его  ванильные губки и сплюнул в сердцах:

— Да какой там, к чертям рогатым, «присмотр»! Из этого конопатого, безвольного слюнтяя директор, как из козла парикмахер. Он с домработницей Еленой и то совладать не может. А рабочие по усадьбе, так те вообще его за пивом посылают.

Уродится такое ж недоразуменье на мою голову. В Гликерьину родню пошел, кабы в мою, так проблем бы не было. Взять вон хоть моего деда, буденовского кавалериста. До 80 лет был председателем колхоза. Весь колхоз перее…ал. Три деревни «перелицевал», в том смысле, что деревни теперь, как на одно лицо, вовтузенки незаконнорожденные.

Младенцы чуть не из — под земли прорастали кругами, «как маслята после теплого дождя».

У деда во время его правления только и забот было, как бы кого ущучить в половом смысле. Так и мелькали усы его кавалерийские то в поле, меж свекловичниц, то на лугу, а то и на ферме во время дойки, а кого там надо было доить, это еще бабушка надвое сказала.

Причем сношался старикан, по воспоминаниям современников, каким-то легендарным, доступным лишь ему, манером: на бабе он как бы сидел верхом, как бы держа свои усы во рту, как метелку.

Свою жизнь вне полового акта он не мыслил!

Как-то застукал его дома на своей Дуське очередной рогоносец, прямо посреди рабочего дня, да еще и в страдную пору. Ну и всадил интервенту в дубовый зад заряд утиной дроби.

Месяца два не мог колхозный Казанова в галифе влезть, не смотря на то, что его могучее седалище до дна было закалено кавалерийскими боями и бесконечными переходами Конной Армии. Так, без штанов, и руководил колхозом через открытое окно.

Даже планерки проводил и открытые собрания. Еще шутили тогда, что вот, мол, собрание действительно «открытое».

Восхищенный внук всласть посмеялся, вспомнив проказы любвеобильного деда, вернулся мыслями к делам текущим и снова потускнел.

«Это Федька — в братка Гликерьиного Евгения, счетовода хитромудрого. Всю жизнь бобылем прожил. Точно пидо…ас. Я всегда его подозревал. Еще когда он от похода с девками  в баню уклонился, я уже тогда понял, что что-то тут не чисто… Вот и Федька.

Ведь не за деловую же, ох, не за деловую хватку Тушканчиков его приближает.

Ему другие Федькины наклонности понадобились, гомосеку …уеву».

Святой отец шел рядом с Бумером Губатого на своем распрекрасном мотоцикле с широченным рулем, с ногами, стоящими чуть ли не на этом руле, в игривых казаках с загнутыми носами и серебряными бляшками.

Вовтузенко даже была видна одна подковка на поповском каблуке.

Борода и волосы на Ехрене тревожно шевелились, как пламя на факеле. Странно сфокусировавшись солнечные лучи стояли яркими вертикальными штрихами в глазницах его черных очков. Байкер был задумчив и сосредоточен. И было нечто сюрреалистическое во всем его монументальном облике.

Светило солнце, и живые еще травы ходили под ветром широкими круговинами.

Однако в придорожной посадке в траве и кронах уже таился мятный осенний холодок.

Разнеслась весть, что в областном городе Мелгороде на храм Покрова снизошла благость: прямо на службе охватила прихожан — посетителей храма не то паника, не то радость, такая, что и передать невозможно.

Все, как один, ощутили «ликование великое», сделавшее их счастливыми и словно бы крылатыми.

Один из верующих впоследствии божился, что парил под куполом «и сверху видел всех», вплоть до последней церковной мыши с ее глазками-бусинками.

Иным отрылись видения «ангельские» и даже картины из жизни загробного мира.

Взявшись за руки, прихожане с вдохновением распевали молитвы, славили Бога и Митрополита и обливались слезами озарения.

И по сию пору чудо, случившееся в Покровском храме, заставляет трепетать сердца всяких слышащих о нем, не говоря уж об испытавших.

В храм ломятся несметные полчища верующих и страждущих: их везут поездами и автобусами со всей России, даже из Мурманска и Якутии.

Видимо, Бог, и вправду, наслал свою благодать.

Впрочем, есть версия и попроще. Ну, она такая недостоверная, что, может быть, не стоило бы ее и эксплуатировать.

Тем не менее, вот она: вместо Бога послал Вовтузенко в этот храм своего тайного поверенного Олега с тем самым уже фигурировавшим тут многострадальным мешком героина, чтоб Митрополиту его вернуть. Повелел, следуя советам Митрича, возвратившему отцу Серафиму его автоматы, отдать порошок в храме во время службы, чтобы на дом его не наводить подозрения.

Олег с заданьем почти справился, к Владыке подступился, держа мешок навесу, да вот беда, решила какая-то бдительная бабуля, что на святого отца покушаются и собираются его накрыть мешком.

Кинулась прикрыть собой настоятеля: возникла толкотня, потом потасовка, ноша выскользнула из рук гонца, шлепнулась о пол, порошок всклубился — видимо, подчиненные Митрича плохо полиэтилен заплавили.

Героин тут — же подхватили сквозняки, блуждающие по залу, и в мгновение ока вся воздушная кубатура помещения засеребрилась веселым порошком.

— Не поверишь, Мартыновна, сошло видение. И мать свою покойницу я явственно, вот как тебя, прямо пред собой увидал!- Дрожал один из кривославных Мелгорода, встречаемый супругой, явившись домой с той памятной службы. И дрожал до утра с выпученными, несмыкаемыми глазами, подернутыми дымчатой слезой.

И лишь с рассветом забылся сном под легким шерстяным одеялом в пододеяльнике с очень брутальным верблюдом.

Много дум привелось в ту ночь передумать прихожанину. Что удивительно, грезы чистые и богоугодные мешались в голове этого невинного человека с какими-то бесовскими наваждениями.

Видел он себя на берегу океана в окружении голых девиц, и эти блудницы окаянные танцевали непотребные танцы. И ветры дули, и волны пели, и вдалеке на горизонте парус белел.

И были бутылки с каким-то диковинным вином и расколотые кокосы. И подрагивающие ягодицы одной из греховодниц, взбодренные зажигательным танцем, совсем близко, рукой дотянуться можно.

Словом, полный «джентльменский набор»!

Знала бы Мартыновна о чем мечтает ее набожный супруг, затаившись под одеялом с губатым верблюдом, не миновать бы ему скалки. Да не верблюду, а супругу…

— Ты чего там самодеятельность проявляешь?- Распекал Усатый Губатого, то есть губернатор главу района.

— Да я всегда,.. только вы, вы же знаете,..- невпопад оправдывался Вовтузенко.

— Шо ты за колумбийскую братву в область наприглашал без согласования со мной?! Какую-то марку они там у себя напечатали с моим изображением.

-Так это ж в район (с родственником летчицы Вовтузенко, становился глупым до невозможности, при том, прикидывался или и вправду так было, кто ж скажет).

— Это ты думаешь, что в район. А вот я думаю, что в область. Не согласен?

— Согласен.

— Кто такие?

— Инвесторы. Хотят в сельское хозяйство вложиться.

— Животноводство, растениеводство?

— Скорее в растениеводство.

— В какую культуру?

— Нет, не в культуру, а в это, как его, в сельское хозяйство, — гундосил нижестоящий.

— Ты мне недоумка не включай. Какой предполагаемый объем капиталовложений?

— Пока трудно сказать…

— Ладно, как прилетят, сразу их — ко мне,- подобрел Усатый. — А ты молодец, проявил инициативу, далеко смотришь, с перспективой! Хотя кашу ты крутую заварил, понимаешь?

— Понимаю.

— Не журись. Расхлебаем! Встретим у нас в Мелгороде в аэропорту с хлебом-солью, речь какую — нибудь приветственную озвучим. А ты давай, по своим каналам, проконтролируй, чтобы они мимо не пролетели и не приземлились где-нибудь у соседей. А то там, сам знаешь, не дремлют. Так и ждут, что им наши инвесторы с неба свалятся.

Ясно выражаюсь?

— Так точно! — По-военному подхватился Вовтузенко.

— Чтоб вы без меня делали.- С какой-то неизбывной грустью подытожил Усатый.

Надо сказать, родственник летчицы страшно любил всяческих инвесторов, и ему совершенно было не важно, каких они кож, вер и стран, главное, чтобы у них деньжата водились.

Встречал их, как родных, сулил золотые перспективы, усыплял бдительность плясками с девицами, одетыми в национальные костюмы, под которыми, как правило, не было белья.

(Этих девиц исправно поставлял ректор филологического ВУЗа и друган губера, уже знакомый нам господин Полушкин, который затем туда и был поставлен).

И всякими иными приятностями, к примеру, охотой, рыбалкой, широкими застольями в заповедных местах Святого Мелогорья. Вот, а усыпив ту самую бдительность, обирал до нитки, подсовывая на подпись финансовые документы. Выпроваживал за пределы региона, и несчастные гости очень грустно ехали, благословленные Митрополитом Серафимом.

Владелец пивоваренной компании «Сбитень» умудрился «закопать» в области не только весь свой бизнес, но еще и без штанов драпал в буквальном смысле этого слова — местные прошмандовки обобрали до нитки.

Ему, вишь, пообещали выделить земли под завод по переработке зерна ячменя, пшеницы и ржи на солод. Этот Сбитень наподписывал чего — то такого хитромудрого, что ни земель, ни солода, ни бизнеса. Еще и должен остался.

Очень кстати тогда – в процессе переговоров — мудрую доктрину под производство пенного напитка отец Серафим подвел. Пиво, дескать, дело благое, поскольку подменяет водку, которая есть зло бОльшего масштаба.

Вовтузенко до последнего полагал, что ему удастся завести колумбийских толстосумов в район, в обход областного центра. Будучи опытным, практически матерым, бюрократом прекрасно понимал, что это совершенно нереально. Что у Усатого усы настроены четко, то есть прямо на инвесторов, про все пронюхает и все приберет к рукам, и, тем не менее, рассчитывал на что-то.

Так беременная старшеклассница — до последнего -легкомысленно надеется, что мама как-нибудь не узнает.

Как бы там ни было, но решил тогда Вовтузенко отлить — назло Усатому- себе, страшно сказать, золотой унитаз!

А в то самое время, когда Усатый «строил» Губатого, наш добрый приятель, цыганский барон Михай, выпучив от натуги и  без того выпученные глаза, которые, будто бы располагались по бокам его несколько покатого черепа, загружал в свой четырежды бронированный сейф очередную партию бабла, снятого с «полей» местечка.

Собрав деньги в сейфе, он попытался сфокусировать на нем свой блуждающий взгляд, его зрачки со всей его головы сбежались в кучу  на переносице, от чего стало казаться, что глаз у барона один, как фара у мотоцикла.

Травкой баловались уже повсеместно: в учреждениях, больницах, школах и даже в коридорах полицейского управления и РОНО ощутимо тянуло горьковатым дымком.

На подходе был тяжелый наркотик, при помощи которого барон рассчитывал взять полный контроль над территорией…

В белом платье невесты

Вовтузенко позвонил старший Михаил из Москвы и пожаловался, что разбил машину.

— Какой-то урод косоглазый подрезал! — Оправдывался он.

Подобные сообщения для отца не были в диковинку: раз в полгода старший отпрыск, словно следуя какому-то неписаному графику, гробил свой автомобиль.

К тому моменту «в лом» ушли Мерседес, BMW, Ауди, Мазда, теперь вот Тойота.

Никмих заподозрил даже, что Мишутка специально бьет старую машину, чтобы получить новую и пока не пройдет весь модельный ряд, не успокоится.

Хотя, какие к ляду, «старые»?! Все авто и года не проходили. На самом деле студиозус машины продавал, проигрывал, обменивал, дарил своим *лядям, исходя из ситуации, складывающейся на текущий момент. И вообще, он ловко насобачился подманивать дорогущими иномарками женщин и нейтрализовывать соперников. Ведь, в конце – концов, автомобиль — это не роскошь, а особая форма доспеха.

— Сам-то хоть цел?- Спросил отец. Дело было привычное, можно сказать, типичное, поэтому он особо не волновался.

Наследник угрюмо ответил, что цел. А потом вдруг сказал, что откроет отцу страшную тайну, если тот ему купит «Майбах».

— Папань, а «Майбах» купишь?

— Чего ты меня все папаней называешь? Как маленький, ей Богу. Куплю.

Вовтузенко сам подумывал о «Майбахе», поэтому к выбору отпрыска отнесся с пониманием.

— Смотри, папаня, обманешь, обижусь! – Густо пробасил Михаил.

— Да куплю я тебе «Майбах», сынок, куплю. – Согласился родитель и подумал с каким-то задорным удовольствием: «заодно сам покатаюсь»,- выкладывай, какая такая у тебя тайна-то?

Ну, а дальше скуповатый на слова старшенький поведал отцу сокрушительную по своему разврату историю, в которой фигурировал младшенький Федор.

Как мы помним, по приезду Федора в Москву, его старший брат Михаил решил снять родственнику отдельную квартиру, что б тот не нашпионил за ним и не мешал ему увеселяться.

Арендовал вполне приличную двушку где-то в районе метро «Динамо», «сгрузил» туда брательника, совместно с его походным скарбом и облегченно перекрестился.

Но, что за чудо? Дни идут, а от Федьки ни слуху, ни духу. Вначале старший опасался, что младший будет ему всяко надоедать и отвлекать своим присутствием, потом сам попробовал его вызвонить, а когда понял, что Федор не очень-то нуждается в братском общении, решил его проведать.

День был жаркий, по пути Михаил заехал купить минеральной воды, поскольку знал, что его конкурент на отцовское наследство человек не практичный и наверняка сидит « не пивши, не евши». Да и сам с очередного перепоя все время нуждался во влаге.

Вот так, груженый баклажками с минералкой, сопровождаемый двумя подружками — 90-60-90 – и нагрянул к Федору.

Вначале собрался его разыграть: подослать к нему одну из красавиц, чтоб та пожаловалась, что ей ночевать негде, что она бродячая кошечка и «отдаст себя в хорошие руки».

«Вот он офигеет,- резвился Михаил.- Такая соска приблудилась! А тут я выскочу, да как засмеюсь».

На большее, как правило, фантазии у знатного провинциала не хватало, и данный трюк был фактически главным в арсенале товарищеских розыгрышей всей его гоп- компании.

Девица позвонила к Федору, пока Мишка и вторая подруга укатывались у мусоропровода. Ей никто не ответил. И, не удивительно: в квартире звучала музыка, и сиплого звонка попросту никто не услышал.

Мишка вышел на площадку, толкнул дверь. Она оказалась не запертой.

Вошли все трое и поняли, что попали на какой-то праздник: звучала все та же музыка, звенели бокалы, в прихожей, перед зеркалом, в высокой вазе олимпийским факелом пылал замечательный букет алых роз, на полу валялась кружевная дамская перчатка.

В воздухе носились ароматы лака для ногтей, новых колготок, шампанского, ванили, духов и еще чего-то окрыляющего, чем неизменно пахнет праздник.

В зале, на диване миловались двое: невеста в великолепном свадебном платье с бриллиантовой диадемой на тонко прописанной головке и какой-то боровообразный пожилой мужлан с невероятно толстыми ляжками и пальцами.

Парочка слилась в поцелуе, при этом мужлан задрал платье новобрачной и со страстью наглаживал ее граненую ножку,  на которой, высоко на бедре, была видна широкая, кружевная резинка чулка.

Михаил невольно залюбовался молодой и захотел себе «такую же». Тихонько навел смартфон и сделал пару снимков. Завистливо — по отцовски — распялив рот, позабыв о своих подружках, он глазел на нежную красавицу до тех пор, пока не понял, что она ему кого-то страшно напоминает.

Вглядевшись в милашку попристальнее, гость с улицы понял, что это ни что иное, как его младший брат Федор.

И история повторилась. Вовтузенко — старший  гонял младшего по квартире, размахивая кулаками, перепуганный насмерть «жених» пытался мужественно преградить дорогу вероломному «воспитателю», полки тряслись, девицы визжали.

Лишенный из-за своего кружевного платья возможности маневра Федька был быстро схвачен и награжден душевными тумаками, сбившими с него диадему и взлохматившими прилизанную извилистыми, налаченными кудрями прическу с бороздками от гребня. Подзатыльники отвешивал суровою рукою брат, категорически несогласный с таким положением вещей:

— Пид…асов среди Вовтузенок не было и не будет! — Шипел Михаил, отправляя очередной тумак и, почему-то, норовил вскинуть на непутевого братца ногу, как будто собирался его оседлать.

Потом он распахнул шкаф. Там сплошь были новенькие женские наряды: платья, блузки, бюстгалтеры и даже шуба из норки! Видимо, скелет в шкафу — идеальная вешалка для дорогой шубы.

Старший плюнул и пнул в сердцах безответную шубу.

Смекнув, что дело может принять нежелательный оборот жених, тот самый сладострастный коммерс, незримо покинул поприще для утех, иными словами позорно смылся, прихватив зачем-то и букет из прихожей.

Видимо, пошел свататься дальше.

Позже стало понятно, что за время пребывания в столице Федька успел снюхаться с торгашом с «Лужи- перезагрузки», мающимся от неразделенной голубой любви, и эти две нашедшие друг друга в этом холодном мире души, решили устроить «ролевые игры», в виде той самой свадьбы.

Таким образом, выяснилось, что пидо…асы среди Вовтузенок были, есть и, похоже, будут.

«По крайней мере, изменил чертову отцу Ехрену,- прикидывал Вовтузенко с азартным злорадством.- Знай наших»!

— Скажи ему, пусть прямиком в Мелгород дует, на занятия эти свои в университет. Видеть его не могу! — Велел родитель, выслушав сообщение сына, которое тот формулировал, как мог, иногда сбиваясь на маты. Впрочем, он все время одергивал себя, что разговаривает все ж таки с отцом, поэтому количество матов было умеренным.

— Давно это у него, папаня?- Словно бы озабоченно басил старшенький, на самом деле сквозь этот плотный бас прорывалась икота ликования: отец вряд ли пожалует наследством трансвестита, потому велика вероятность, что все родительское имущество отойдет ему — Михаилу.

Да, разгильдяй, лентяй, бабник, мот, алкоголик и тунеядец, но в свете последних событий все эти недостатки выглядели, как невинные шалости и можно было смело резвиться дальше.

Положа руку на сердце, Мишка обещал раскаявшейся «невесте», что не выдаст ее тайну семье, но вот, не выдержал груза «ответственности», и подло, по вовтузенковски настучал. А еще он частенько украдкой листал свой смартфон, любовался томительно звучащей красавицей в белоснежном платье — братом Федором, боялся признаться себе, что пожалуй втрескался в эту «ляльку» с гранеными ножками, и близость какого-то особого невероятно — упоительного запретного плода, как-то нехорошо волновала парня. Он не понимал, как к этому относиться, но чувствовал, что эта близость сладко разрушает его.

После «телемоста» с сыном отец заперся в кабинете, дул коньяк, нюхал баксы, и все никак не мог успокоиться.

Этот запах — пьянящий аромат вечно зеленых долларов — в тот вечер не радовал Вовтузенко. Но странное дело, каким-то своим подсознанием что ли, понимал Никмих, что печаль его — не столько от непутевого сына Федьки с его тягой к чулкам и подвязкам, а от нее, от вожделенной Маргариты, зеленоглазой бестии, которая кружит в «тишине седой и чуткой» словно девушка якутка и никак не подпускает близко.

И кого?! Его, короля территории. Могущественного феодала, который при случае может и в порошок стереть.

Вывалиться может слонопотамом из леса и растоптать своими тумбами всю эту съемочную группу, сравнять с землей.

— Единственная дочь нищих педагогов,- думал вслух неудачливый ухажер с залитыми глазами.- А вот ты где у меня будешь, «дочь», если захочу!- Тучный алкоголик сжал кулак, поднес его близко к глазам, тяжело свел на него зрачки. Ему показалось, что сверху из кулака торчит растрепанная головка Маргариты, снизу ее ножки. И он расхохотался.

На этот хохот своим частым — частым запредельным сопением отозвался скрывающийся в вентиляции хомяк Навальный, что придало сцене фактически гамлетовскую драматургию.

В дверь колотила встревоженная Гликерия Андреевна.

— Чего тебе, дур-ра?!- С каким — то даже удовольствием проговорил хмельной супруг.

— Михалыч, ты живой, как ты там?

— Иди, спи, Зюганов чертов, не могла сына нормального родить. Трансвестита принесла. Совесть не мучит, а? Девочку она, видите ли, хотела, вот ты и получила «девочку» эту свою!

Алкоголику вдруг захотелось покуражиться, и он от души шарахнул кулаком по столу. Письменный набор, какое — то фото в рамке и стакан улетели на пол, стекло из рамки сыпануло на пол. Бутылка, крутнувшись на ребрышке донышка, устояла:

— Всем *лядям строиться!

После такой команды дом обычно шквально вымирал. Однако Гликерия Андреевна на сей раз от двери не отходила, она всхлипывала, как бы виновато. Видимо, ей было стыдно, что она родила трансвестита:

— Как же так, Коля, он же кровиночка наша, а ты его изничтожаешь? Давай домой его заберем, выходим, а?

Гликерия Андреевна смутно понимала, кто такие трансвеститы. Они ей представлялись в виде беспомощных котят, которым нужны особые условия.

Домработница Елена жадно прислушивалась к этим переговорам с другого конца коридора. Для этих целей, изнывая от любопытства, она даже распласталась по стене, словно слилась с нею.

28-летней статной девушке с хорошей хваткой, переселенке не то из Молдавии, не то из Западной Украины было ужасно интересно послушать про живого трансвестита. Эти существа почему-то страшно возбуждали черноглазую Елену. Они казались ей загадочными и невероятно сексуальными, как кентавры.

Зачастую, в ванной, оглаживая себя голую перед зеркалом, свои крутые бедра, свои крепкие груди, она представляла, что она трансвестит, мастурбировала с каким-то неземным блаженством. И кометы неслись в ее космических очах.

Был у Елены молодой человек, кстати, помощник ресторатора Сливы. Так вот Елена буквально достала разговорами о трансвеститах своего молодого человека.

— А трансвеститы, какие они?! — Горячо шептала она потрескавшимися от страсти губами,- неужели с …уем и сиськами?!

Такая невероятная анатомическая гармония была выше ее понимания.

О том, что Федька — трансвестит она подслушала слишком поздно, уже накануне его высылки из дома. А так бы она поразузнала, что к чему. Она б его не упустила!

С тех пор, как тайное стало явным, Елена прямо таки возжелала Федора, да вот беда «уехал ранним утром». Растаял, как сон, как утренний туман.  Как нечто самое желанное, что всегда ускользает.

Своими страстями о трансвеститах  домработница Вовтузенко довела до ручки своего воздыхателя, ему уже самому иногда казалось, что он трансвестит, притом мысль эта была сладка. И данное преступное открытие едва не сокрушило хлопца.

Скажем больше. Подхватив от невесты вирус трансвестизма, больной побежал в поликлинику к уже известному нам престарелому хрычу Сысою Кондратьевичу, у которого накануне, практически от того же «лечился» Вовтузенко.

Пока Сысой Кондратьевич обследовал свои чайные принадлежности на предмет наличия в них боевых, отравляющих веществ, посетитель попытался намеками да екивоками поднять тему половых инверсий.

Сообразив, что к чему, Сысой Кондратьевич выронил чашку с ложкой, грохнулся в кресло, да так и сидел в нем с глупой улыбкой до обеда. Ему казалось, весь Новый Усол кишит транссексуалами.

Над каленой лысиной Сысоя, обрамленной редкой стружкой волос, с мощным гулом стояла здоровенная муха, раз за разом заходя на посадку, и выбрасывая «шасси», однако приземлиться почему-то никак не решалась, уходила на новый круг и вставала снова.

При этом сейф, где этот периферийный Айболит хранил свой суровый чайный набор, остерегаясь отравителей, оставался нараспашку. Чего отродясь не было.

Таким образом, конкуренты и иные недоброжелатели вполне могли подбросить мышьяка или крысиного яда деду, находящемуся под мухой.

Помимо термоса и чашек в сейфе была заметна зеленая резиновая грелка, старенький транзистор «Океан» и потасканные домашние тапочки.

У родника

Редактору усольского вестника «За устремления!» пришлось в срочном порядке наращивать объем своего издания и добавлять в него страницы, поскольку рекламодатель попер валом: цыганский борон Михай взял шефство над детским садом и широко пропагандировал эту свою популистскую акцию, заказывая статьи из номера в номер.

Отец Ефрем освятил свой источник и развязал беспрецедентную RP- кампанию, выкупая площади в районке целыми полосами.

Освящение производил сам Митрополит Мелгородский Серафим. На этот раз принципиальному дорожному инспектору Сторченко, который томился в заточении в районном СИЗО, вряд ли удалось бы остановить Владыку (в том случае, конечно, если бы он дежурил на трассе, а не маялся в кутузке, наедине со своей принципиальностью), поскольку пастырь прибыл в район официально, с кортежем, сопровождаемым полицейскими машинами.

Напрасно Вовтузенко надеялся, что высокий гость почтит своим посещением районную администрацию.

Никмих по такому случаю даже велел Шапокляк одеться «по страшнее» (именно так он и выразился) и стол ее приказал подвыдвинуть навстречу входу.

Он хотел, как бы невзначай показать первосвященнику, что у него, у главы района, страхолюдная секретарша, чтобы его Высокопреосвященство донес до губернатора, что руководитель муниципалитета ни о чем «таком» кроме работы, на работе не думает.

Все напрасно. Владыка высокомерно проследовал прямо на луга, там полицейские взяли в оцепление гектар с родником, на котором и состоялся обряд освящения серебряного источника.

На церемонии присутствовала практически вся новоусольская знать, включая обдолбанного герычем прокурора, который памятуя о частых своих купаниях в реке, все порывался сигануть в родник, Митрича (этот в тайне надеялся, что знатный гость спровоцирует за собой шлейф проституток) и даже барона Михая.

Цыган прибыл на луг в своем дурацком, расписном лимузине, как в пасхальном яйце, и пока его соплеменники вовсю шуровали в толпе, обследуя карманы верующих, страждущих и зевак, успел приложиться к руке Серафима, хотя сам имел к вере такое же, примерно, отношение, как шелудивый кобель к лекциям по реставрации объектов древнерусской архитектуры.

Мероприятие снимала и группа Маргариты, под тем соусом, что вот, дескать, в районе открывается новый туристический маршрут.

Маргарита была в светло — синем джинсовом комбинезоне и белой блузке. И, надо сказать, этот демократичный наряд необычайно шел ей.

Приталенный комбинезон подчеркивал ее фигуру. Ее глаза приобрели какой-то запредельный сине- зеленый цвет, казалось в них синхронно вращаются таинственные планеты.

Об источнике на камеру сказал несколько слов и отец Ефрем, и никому не известный ученый родниковед, невесть как оказавшийся на лугу, и Митрич, который обещал взять источник под охрану, и шальной прокурор, и даже какая-то подслеповатая старушка, которая клялась и божилась, что исцелилась благодаря волшебному ключу.

И все время, в процессе съемок, с завидным упорством в кадр лез молчаливый барон Михай с бородой и в кожаной шляпе.

Эти дерзко выпученные, неповоротливые глаза можно было видеть и в кадре с ученым, и в «сюжете» с Митричем, и даже при устном благословении Митрополита на заднем плане маячила его беспрецедентная борода.

Отведав водицы, освятив источник и купель, глава Митрополии удалился во владения отца Ефрема, где и провел всю последующую ночь.

Что делал первосвященник у своего любимца так и осталось тайной, хотя некоторые ее отголоски все таки разнеслись по Новому Усолу: одни припозднившиеся горожане, якобы, слышали маты и звон бокалов, доносящихся из особняка отца Ефрема, другим мерещился разудалый хохот, третьи клялись, что ловили чутким ухом стоны, которые издаются в моменты любовных утех.

Было ли все это на самом деле, или это плоды фантазий одаренных горожан, мы так никогда и не узнаем.

Зато доподлинно известно, что местный пастух, на заре наблюдал на пляже и в водах Усола стайку голых, невинно резвящихся молодых людей, которые вполне могли быть семинаристами из свиты его Высокопреосвященства.

Текли воды, звенели струи, резвились юнцы, белые туманы облаками ходили над лугом. И пахло клевером после дождя.

И вышел один из семинаристов на берег, и приблизился к очарованному пастуху и приставил к его плоским губам мокрый перст, как бы наложив на эти придурковатые уста печать молчания.

Перед обедом Митрополит отбыл, благословив всех, кто попался  под руку, так и не почтив районную администрацию своим визитом.

Однако Вовтузенко в большой претензии не был. Слава Богу, что святой отец губеру не настучал по поводу того своего задержания, это уже было большим облегчением. А за этим визитом с освящением то ночное происшествие, где так дерзко блеснул сержант Сторченко своим нагрудным знаком, наверняка затеряется безвозвратно.

— Квас, кофе, чай, тан, минералка, парное молоко? – По традиции предложила Шапокляк.

— Давай кофе.

Вовтузенко мрачно смотрел на ноги своей секретарши в район лодыжек. Ему почему-то показалось, что вместо ступней у нее «курьи ножки», избушка …уева.

«Вот же уе…ище», — в который раз подумал этот мясистый женолюб. И искренне вздохнул.

Он поднял глаза и вздрогнул. Эмма Петровна иронично и сочувствующе смотрела на него. Она знала все его мужские секреты. И ее легкая ухмылочка, таящаяся в губах под усиками, как бы говорила:

— Да и ты рылом не вышел. И не только рылом…

Словом, эти двое прекрасно сработались, и взаимопонимание у них было полное.

— И флаг перевесьте!- Взбесился руководитель района и кивнул на полотнище своей картофелеобразной головой.

— Это как это?- Не поняла секретарша.

— Он у вас малиновой полосой вверх, а надо серой. Зайдет губернатор, а у нас знамя — кверху ногами висит.

— Ничего подобного, Николай Михайлович, флаг висит правильно!

— Ничего подобного Эмма Петровна, не правильно.

Надо сказать, Вовтузенко не знал, как надо располагать стяг, не помнил даже, в каком порядке чередуются цвета, поэтому спорил из вредности.

Поняв, что секретаршу не переспоришь, патрон сменил тактику и спросил, что намечается дальше по плану.

Выяснилось, что в 16 приедет коллега Вовтузенко, руководитель соседнего района Сулий.

И в 16 этот самый Сулий приехал.

Это был коренастый старик, хмуроватый и хитрый. Говорил он, как правило, отрывистыми фразами, видимо за тем, чтобы никто его не мог просчитать ход его мыслей. Хотя бывало, хлебнув сладкого, расслабляющего винца, пускался и в философские рассуждения.

-Как сам? – Войдя, осведомился он у Вовтузенко и заговорщицки — вкруговую — очертил пальцем стены и потолок кабинета, как бы спрашивая, не понатыканы ли в стенах жучки.

— Грех жаловаться, — громко ответил хозяин, а сам пожал плечами. Дескать, лишнего лучше не болтать.

Гость сел, хозяин достал коньяк. Молча и охотно выпили за встречу.

Сулий взял лист бумаги, бегло написал на нем: «Почем продал цыганам район»?

Вовтузенко подвинул к себе лист и коряво настрочил:

«Район не продавал».

«Не бузи. Все знают,- отозвался сосед. И дописал.- Тоже хочу продать».

«Просто крышую». — Накарябал Никмих.

«Какой процент берешь»? — Допытывался приехавший.

«Ты что, прокурор»?- Парировал коллега.

«Я к тебе, как к другу. Тоже хочу продать. Не знаю, почем теперь районы идут».

«Бери 60 процентов. Не прогадаешь».- От фонаря вразумил новоусольский глава.

Сулий внимательно вгляделся в листок, поднес его к глазам. Вовтузенко выхватил бумажку, разнес ее на мелкие кусочки и ссыпал в урну.

Шапокляк, удивленная небывалой тишиной, царящей в кабинете руководителя, прилипла ухом к двери. Напрасно она надеялась услышать разговор про уборку, цены на зерно или горючее. Другим были заняты эти двое.

— Так и думал. — Облегченно вздохнул сосед. Видимо соображения, как и за сколько можно спустить свою территорию не давали ему покоя.

— Тебе хорошо,- завидовал он, взяв на себя миссию по разливанию коньяка. — Вон у тебя сколько цыган. Целый барон сидит. А у меня их – кот наплакал.

Снова молча чокнулись и выпили.

— Слушай, Коля, я бы им земли, что с твоей стороны, продал. ЗарослИ, как джунгли. Там уж медведи водятся. Помоги, если что.

Коля пообещал помочь.

— Как семья? Как детки? – Лез в душу участливый собеседник.

-Детки?!- Грозно переспросил хозяин кабинета, он знал, что молва разнесла про его беду с младшим, и теперь со всех сторон ждал подвоха:

— А это ничего, что мой Федька в невесту рядится?- Упредил он удар.

Шапокляк под дверью, затрепетав от восторга, ликующе сжала сухонький кулачок с оттопыренным большим пальцем, увенчанным вишневым накладным ногтем.

Сулий, который еще не до конца был в курсе последних событий, выпучил глаза:

— Как это?!

— А так. Хоть замуж его теперь выдавай.

— Голубой, что — ли? — Перевел дух огорошенный визитер, на ходу прикидывая, как бы обыграть это обстоятельство в свою пользу, при этом однозначно понимая, что какая -то польза уже есть.

— Выходит так. Но ты, Никитич, никому. Я тебе, как другу.

— Само собой.  Вот хоть ты за мной подглядываешь и на меня клевету возвел…

— Какую клевету? — Скривил губы хозяин.

— Кто донес, что я за спортзал в Бессоновке деньги деру? А он бесплатный. Стыдно, Коля, стыдно так кошмарить старичка по пустякам.

-А ты зачем доложил, что я водонапорную башню в Зубовке распилил на металлолом?

-… Да, все мы друг друга стоим, — крякнул Сулий.- Кто первый донесет, тот и на коне… Так вот, про Федьку: лечить его надо.

— Лечил, по- всякому. Не помогает. Что удивительно, ты слышишь, мужики на него, как на девку клюют, говорят, красивая очень, глаз не отвести. Глазища синие, это у нее… тьфу, у него от матери моей Евдокии Семеновны, синеглазка была знатная.

«Чего это меня несет?  — Пугался Никмих. Кто он мне этот колченогий мудило? Отец, брат? Настучит же Усатому»! – И, тем не менее, не мог остановиться. Очень уж хотелось выговориться.

— Что ты говоришь? А, знаешь, леди — травести, это бывает интересно! — Включился, как светлячок, старикашка. — Ты мне подошли ее как — нибудь в спортзал. Глядеть на нее, конечно, я совсем не хочу, но я бы поглядел. И чтоб, знаешь, в чулочках, — залились медом его бесстыжие глазёнки.

— Ты что, Никитич, о…уел? И ты туда же!

— Ой, чегой-то правда я, кхе, кхе, не то… Ляпнул, не подумав.

Оба помолчали. Хозяин обиженно, гость, словно глазея сам в себя.

— Коля, не горюй. — Оживился сивоголовый утешитель. Он был старше Вовтузенко, а потому наставлял «по — отечески»:

— Они теперь все голубые. Пид…рас он ведь тоже всякий бывает. Иной и мужик нормальный, а ни одна баба не дает. А ласки-то хочется. Если не передом, так задом. Напустит на себя блажь, да и попривыкнет. Так что, разобрался бы ты, что там к чему.

Вовтузенко вспомнил Сысоя Кондратьевича с его золоченой зажигалкой, в клубах дыма, как Господа в облаках, и лишь махнул рукой.

— Ты б ему девку ядреную подсунул. Глядишь, он бы и повелся.- Советовал многоопытный товарищ.- Знаешь, какие девки бывают? Она и снеговика соблазнит.

Сулий добродушно сощурился, шевельнув пушистыми седыми бровями, из чего стало понятно, что с такими девками его сводила судьба и неоднократно.

— Девку,- вторил Вовтузенко, деловито нарезая лимон. — Да у меня домработница Елена, на нее мешок с морковкой возбуждается. А Федька — ноль внимания.

Как Мишка – старший — из Москвы наезжает, я уж прячу дуру эту или усылаю куда-нибудь, он же ей проходу не дает. Где поймает, там и норовит взгромоздиться. Боюсь, слепятся, не разлепишь. Вот это мужик!

А рыжику — хоть бы хны. Квелый, весь в Гликерьину родню.

— Тогда, Коля, не знаю. Терпи. Мой внук тоже. Все в компьютере сидит.

— Ну, ты сравнил.

В кабинете «наперегонки» звенели телефоны. С улицы доносился гул машин и истошное карканье какой-то одинокой вороны. Она «ревела» так громко, как будто производила звуки не горлом, а всем своим естеством порожним и акустическим.

— Ты Коля извини, — стремительно хмелеющий Сулий добыл мобильный и включил его.- Ты просто размазня.

— Как это? – Опешил Вовтузенко.

— А так. Взял бы ремень. Навешал бы ему по первое число. Он бы и взялся за ум. Распустил ты вожжи. Развел кругом пидо…сов. Ты просто скотина. Вот что я тебе скажу!

Сосед спрятал телефон, протянул руку для прощания:

— Бывай. И видеть тебя не хочу!

«Вот так, — озадачился Вовтузенко.- Начали за здравие, а кончили за упокой».

С отчаяния он позвонил Маргарите:

-Маргарита Витальевна, ну пошли в ресторан?!- Ревел он буйволом.

— Ну, хорошо,- наконец сжалилась девушка.- Давайте в пятницу, но, чур, без фокусов, Николай Михайлович.

Вовтузенко выронил трубку и почувствовал какую-то небывалую усталость.

-Сулий мимо проходил,- осведомила из дверного проема Шапокляк.

— И что?- Насторожился шеф.

— Разговаривал с кем-то по телефону.

— И?

-Сказал, что  ваш сын – голубой.

Сулий пока ничего такого не говорил, хотя его распирала радость открытия.

Секретарша наврала, очень уж ей хотелось увидеть реакцию ненавистного руководителя.

-Сука Сулий! — Ляпнулся в кресло чинопуз.

С 17 часов в кабинете главы района связисты должны были прозванивать кабель.

Этими связистами были двое рабочих — старый и молодой — в голубых спецовках с чемоданчиками.

Работа у них, судя по всему, ладилась. С шуточками да прибауточками они ловко чего-то там простукивали, перекусывали, соединяли, скручивали, проштамповывали.

И все бы, видимо, закончилось благополучно, не заметь пожилой связист, что одна из дверок хозяйского стола приоткрыта.

Любопытство взяло верх, и связист заглянул за нее. Там, в ящичке сверху, в прозрачных лепестках, несла боевое дежурство виагра во всей мощи своих 800 миллиграммовых таблеток.

И решил тогда бесхитростный старик, что это какие-то очень полезные таблетки «ото всего», раз они такие красивые, и сам районный начальник их у себя под рукой держит. С жадности взял да и заглотил подряд четыре штуки. У него пошаливал желудок. Думал, поможет, принял с запасом.

Ну, а дальше случилось то, что и должно было случиться. Все, что было ниже пояса у мужчины, встало. Включая волосы на лобке и ворс вокруг коленок. Даже пальцы на ногах и те молодецки задрались вверх.

Деда экстренно госпитализировали в носилках, сам он был без сознания- вся кровь из головы отлила в область таза, а простыня, которой санитары прикрыли пострадавшего, стояла крутым, интригующим шатром.

Почти месяц бедный связист проходил курс реабилитации.

Справиться с его бедой даже приглашали из крымского серпентария какого-то бесноватого укротителя змей.

Однако эта задача оказалась и ему не по силам. «Удав» пациента торчал столь мощно, что казалось, это не он растет из деда, а дед случайно прирос к нему, налип на корневую систему.

«Заряд» виагры был столь велик, что старику — по выходу из клиники  — по инерции хватило еще «на жениться» и прожить с супругой в сексуальной гармонии года два – три.

А главврач местной больницы Сысой Кондратьевич, которому был передан на руки пациент, «эвакуированный» из районной администрации, имел возможность лишний раз убедиться, что в той конторе в половом смысле творится черти что…

Предчувствие короны

Ах, и какие расчудесные небеса простираются над Новым Усолом! Эта насыщенная синева, или хаотичное нагромождение различных паровоздушных конструкций, или Солнце в воронке облаков, как тоннель Туда! Все это, безо всякого сомнения, можно приписывать к достопримечательностям этого великолепного края, поскольку, хоть он и расположен несколько в низине, в небо с него открывается прямой обзор.

Прознавший о согласии Маргариты разделить с Вовтузенко вечер в ресторане ее тощенький воздыхатель экзальтированный Вениамин решил тут же отомстить вероломному захватчику, только вот не знал как.

Самые различные варианты сокрушительной мести дымились пеной цунами в его бушующем воображении. Тут был весь — испытанный веками — арсенал справедливого возмездия: и отравление посредством почтового отправления, и выстрел в упор, и кирпич, упавший на ненавистную картофелеобразную голову с крыши, и наезд автомобиля, и даже бомба, заложенная подо всю районную администрацию.

Однако наспех поразмыслив обо всем этом своими съехавшими мозгами, неуловимый мститель не придумал ничего лучше, как вызвать ненавистного соперника на дуэль, в полном соответствии с драматургическими традициями, в которых был воспитан единственный ребенок театральных деятелей Вениамин.

Через ресепшен администрации он уведомил высокопоставленного конкурента соответствующей запиской, в которой, для пущего ужаса, к рукописному тесту пририсовал череп с костями. Вид оружия и время поединка конопатый гардемарин благородно оставлял за соперником.

Получив эту условную перчатку, Вовтузенко основательно трухнул. Он и так от природы был трусоват, а тут состязание, этот череп с костями, и все это событие с дракой, оно выбивалось из привычного ряда событий, а Вовтузенко страшно не любил непредвиденных обстоятельств.

К тому же было совершенно непонятно, как себя вести. Сходиться с этим сбрендившим от ревности юрким сопляком ему, неповоротливому тюленю, накладно, да и с карьерной точки зрения опасно: Уголовный кодекс может покарать за дуэль, и перед начальством выходит черти что.

Как, к примеру, отнесется Усатый к тому, что его авторитетный пожилой чиновник встречается в поединке с юнцом безродным? Это же искривление всей вертикали.

Уклониться тоже не самый лучший выход. Этот телеоператор наверняка имеет связи в СМИшных кругах, доведет до них, что госслужащий струсил, те разнесут, раззвонят. И все станут Вовтузенко презирать, да высмеивать.

На население -то главе района плевать, видал он то население на бобылке от подсолнуха. А вот  Маргарита. Она – то уж оценит трусость своего кавалера « по достоинству». Скажет: подозревала я, Николай Михайлович, что храбрый вы лишь на словах. Так оно и вышло.

Ну, и самое неприятное в этом казусе, что он может послужить огласке этой амурной истории, его — главы района — и залетной журналисточки из области. И тайное станет явным!

И родственник летчицы узнает, что Вовтузенко все же «о чем-то таком думает», втирает ему очки, а Шапокляк использует, как ширму. А если сюда еще и трансвестит приплюсуется?!

Да и супруга Гликерия Андреевна, так стремительно похожая на Зюганова, тоже нахмурится.

О ней Вовтузенко думал в последнюю очередь, но все равно, как-то неприятно.

И так, и эдак ломал голову потенциальный дуэлянт, в конце –концов склонился к мысли, что надо срочно созвать Совет безопасности района, где и поднять вопрос о безопасности самого себя.

На Совете он так и сказал: все меня обижают, все смерти моей хотят. А вы меня защитите. Далее, в упреждение козней проклятого Вениамина, добавил:

-Не удивлюсь, если какие-то деструктивные силы, ввиду моей популярности, близости к народу и всеобщей доступности, устроят против меня провокацию, нападут, а то и на дуэль потянут.

Члены Совета безопасности, все, как один, подхалимы Вовтузенко, стали наперебой гундосить, что любимому главе района уже давно грозит опасность, а он себя не бережет. При том, что, будучи великим руководителем, для некоторых является чем — то навроде бельма в глазу.

И, чем весомее его успехи, тем больше у него недругов, которые не брезгуют уже никакими методами: покушаются в магазине, строчат доносы в область, собирают, так называемый, компромат, на ровном месте.

Глава соседнего Рокочанского района Смирнов, этот жук с волчьим аппетитом, спит и видит, как бы проглотить наш — меньший по размеру район своим бОльшим.

Для этих целей он специально выискивает наши слабые места, всяко компрометирует наше районное руководство и  доносит до губернатора, что у нас распилена на металлолом водонапорная башня, мост построен не в широком месте реки, а в самом узком, где ее и воробей перейдет вброд, а заявленный памятник букве «Ы» еще не возведен, хотя по отчетам уже имеет место быть!  Дружно гудел возмущением высокий форум, как осажденное осоедом осиное гнездо.

Председатель областного Общества защиты животных Волков, когда-то едва не затоптанный  заматеревшим зайцем, с негодованием напомнил присутствующим, что сопредельные территории попросту вредят Новоусольскому району, пакостят везде, где только можно:

— Я абсолютно уверен, что пушной зверь и иной промысловый скоро начисто повыведется из наших лесов, и мы не случайно придем к этому печальному результату. А тенденция уже, как говорится, налицо! — Возмущенно потрясал он округлым кулаком с высокой трибуны. — Притом, что у соседей, у самих — сплошные косяки: половина земельных угодий не используется, смертность в два раза превышает рождаемость, и поголовье крупного рогатого скота пущено под нож.

В своих обвинениях Волков смело шел вперед, с его слов получалось, что и тот луговой бычок едва не протаранил Вовтузенко не сам по себе, он мог быть умышленно использован врагами. К примеру, тем же самым вредоносным Смирновым направлен, как торпеда по флагману.

При этих словах Вовтузенко не сдержался и наябедничал на хомяка Алексея Навального. Присутствующие, в свете новых озарений, были вынуждены признать, что и грызун обосновался в доме главы не случайно, а целенаправленно внедрен туда врагами и действует с ними заодно.

Досталось на Совете и другому соседу, уже знакомому нам хитромудрому Сулию, который, как показывали обстоятельства, тоже мечтал совастожить пакость национальному лидеру Нового Усола.

В общем ситуация вырисовывалась крайне тревожная: район был во вражеском кольце, при этом и на самой его территории действовали всяческие тайные и явные организации, а так же отдельные личности, которые желали свержения, а то и погибели его начальнику Вовтузенко.

В связи с этим, как бы назло проискам недоброжелателей, председатель Военно — исторического общества предложил поставить на Совете вопрос о пожизненном статусе действующего хозяина района. А руководитель антимонопольного комитета, сердито блеснув своими косыми очами, призвал собравшихся сформировать особую комиссию и проработать вопросы коронации главы го… го… гордого района и создания в нем правящей монархической династии Вовтузенко.

— Такие прецеденты в мировой истории были, но о них никто не знает,- уверенно ответил этот борец с монополиями на недоуменные взгляды тех своих коллег, которым это предложение показалось слишком радикальным. Сам он охотно соглашался возглавить данную комиссию, при условии достаточного ее финансирования, и, вдохновившись этим соображением еще пуще, так аргументировал свою идею:

— Вовтузенко, это Александр Невский, Иван Грозный, Петр Первый, Екатерина вторая и Александр третий, вместе взятые, только районного масштаба!

И тут же, что называется, с места в карьер, призвал собравшихся — с сего момента и по всегда — в документах именовать Вовтузенко «Николаем первым», а когда ему напомнили, что таковой в истории уже был, ничуть не смутился, заметив, что главу, в свете веяний, можно назвать «Михалычем первым», это будет весьма народно и вполне современно.

Кричали еще о том, что в районе необходимо провести скоординированные учения всех силовых ведомств, включая подразделение МЧС и пожарную часть. А в перспективе сформировать и собственную армию- благо на двух памятниках есть танки времен ВОВ, и эти Т- 34 еще вполне могут послужить родной земле.

Положение, как говорится, обязывает.

Тут военком вспомнил, что у Смирнова целых четыре танка: в парке Мира, на аллее Дружбы и два — на автомобильных развязках, как пожелание доброго пути. И, как минимум, один из них на ходу. Смирнов выезжает на нем на охоту. А в уборку ездил к Сулию, уговаривать того помочь техникой. И уговорил! Что странно: сельхозмашины, переброшенные Сулием Смирнову, так у того и остались.

А еще Смирнов возил мать в межрайонную больницу. Там за лечение заломили цену, Смирнов съездил туда на танке и старушку вылечили бесплатно.

Да что вспоминать о танках, когда у подлого Смирнова есть целый символический самолет, и если к нему приделать какой-то двигатель, то он, наверняка, взлетит, и тогда мало никому не покажется.

— Так что, товарищи, как честный офицер, обязан доложить, что, если будем воевать со Смирновым, преимущество в вооружении на его стороне, а с наличием авиации он превращается в серьезного противника, — подытожил свою пламенную речь подполковник, добавив однако, что повоевать не мешало бы!

Завязалась бурная дискуссия, в ходе которой участники взволнованно говорили о том, что новоусольцы храбрее рокочанцев. И если случится лихая година, и ворог попрет на отчую землю, то любому новоусольцу не составит труда взять на таран танк на мотоцикле, а то и на велосипеде, прикрутив к багажнику коктейль Молотова, натянув на голову мотоциклетный шлем.

Что касается самолета, то торчит он на самой границе районов, и, если ту границу слегка отодвинуть в сторону Смирнова, то авиация будет уже у Вовтузенко.

Да даже если и признать, что у Смирнова перевес в вооружении, то у любимого Вовтузенко — в живой силе, и сила эта определяется вот именно не количеством штыков, а их небывалым воодушевлением и поголовным потенциальным героизмом.

Так что, кто — кого — это еще бабушка надвое сказала.

В конце – концов, Совет вынес резолюцию теснее сплотиться вокруг лидера района. А всех, тайно или явно покушающихся на его авторитет и безопасность, передавать в руки правоохранительным органам без суда и следствия.

При этом начальник районной полиции полковник Сквозняков преданно гарантировал, что будет безоговорочно заковывать злоумышленников в наручники, а судья, что будет их засуживать в максимально сжатые сроки, а то и с опережением графика, в строгом соответствии с нашим российским кривосудием.

И опять, по инерции, поехало так, что все это внеочередное заседание стихийно вылось в грандиозную пьянку.

Районная знать высадилась на берег реки, в сопровождении полицейских патрулей, где были разведены костры, и гудела всю ночь напролет со всеми своими «маленькими, безобидными выходками». Снова кидали в реку прокурора, и снова его там вылавливала овчарка Митрича.

Снова сам Митрич у костра, «по просьбе трудящихся» выпускал на волю свой член и, потрясая могучими яйцами, прыгал через огонь. Проносясь над костром, как метеорит над Челябинском, полковник отбрасывал зловещую тень, накрывающую и близкую ярко освещенную поляну, и недалекий  — прилегающий к ней — пугливый лесок.

А присутствующие хлопали в ладоши и дружно орали во весь голос известную частушку:

«У майора Кузина — большая кукурузина»…

Опять стреляли по бутылкам, пели матерные частушки, чуть не утопили  каких – то рыбаков, в свете ракетниц ловили русалок под мостом, и эти русалки почему-то оказывались студентками местного сельскохозяйственного техникума.

И троим из них Митрич успел «загнать под хвост», попутно интересуясь, не проститутки ли они. Хотел загнать и четвертой, но та, по традиции, оказалась сторожем с лодочной базы, который уже привык к домогательствам Митрича и относился к ним с пониманием.

Потенциальный Император района приблизил к себе руководителя Общества защиты животных Волкова, речь которого на Совете ему страшно понравилась и запала в душу, своей монаршей рукой наливал ему водку из округлого пузыря и с каким-то небывалым удовольствием доверял собутыльнику самую свою сокровенную тайну, что имеет молодую изумрудноглазую любовницу, которая отвечает взаимностью. Вот собирается пойти к ней на свидание, да не знает, что надеть, чтоб соответствовать ее возрасту.

— Я из нее царицу, слышь, хочу сделать. И сделаю!

Волков, который сам одевался, как хабалка с колхозного рынка, широко закидывая стакан за стаканом куда-то прямо в желудок, советовал первым делом завести хороший охотничий нож, без которого, с его слов, настоящему мужику никуда и обещал такой нож Вовтузенко представить:

— Только ты уж, Михалыч, ик, деляночку-то парковую передай в собственность нашего Общества,- поднимал он над собой —  поблескивающий в лучах костра — стакан, как фонарь. — Мы на ней, ик, музей местной фауны построим, где и разместим чучела всех охраняемых нами зверей.

— Делянку я тебе отпишу,- набычившись, гарантировал пожизненный глава.- Но ты мне скажи, что мне в ресторан на себя надеть? Девка-то молодая!

— Михалыч, да ты, ик, во всем, чем угодно – орел. И даже без одежды, ик, парень хоть куда, как сокол ясный. Толстоват только, ик. Но это, ик, не беда. Ты главное боком к ней, ик, не поворачивайся, тогда и пузо, ик, не будет видно! — Простодушно стучал себя кулаком в грудь защитник животных.

— А хочешь, я тебе шкуру волка полосатого принесу? Он же у нас в Красной книге. Поймаем, обдерем, тебе доставим. Обмотаешь вокруг себя, творя царица вообще упадет. Этот же волк последний, так что шкура у него — не абы что, а особо ценная!

В пылу признательности собутыльник готов был достать для благодетеля хоть крокодила из болота. Об этой деляночке он грезил уж который год. И вот теперь его мечта, кажется, сбывалась. А в этом свете ему и черт показался бы Аленом Делоном, не то, что Вовтузенко.

— А хочешь совсем подмолодиться, так надень, ик, куртку кожаную, молодежную. Да вон, ик, хоть, как ее… косуху, как у отца Ефрема. Сразу помолодее…ик…ешь лет на двадцать!

Самый доступный из всех руководителей обнял Волкова и от души, по брежневски, троекратно его расцеловал, засасывая чуть не по самый пояс. Совет ему показался очень дельным. Тем более, что где-то дома валялась косуха старшенького Михаила, еще с тех времен, когда тот мотался на мотоцикле.

Под утро на берегу реки был устроен салют в честь будущего самодержца. Сам «монарх» умилялся, глядя на разноцветные кусты, с треском разрастающиеся на небосклоне  и обливался слезами благодарности.

Подданные хороводились вокруг лидера, клялись в преданности и призывали не сдаваться.

— Народ меня любит,- смахивал слезу под ветром Вовтузенко. Он и впрямь казался себе маленьким Императором. Было в нем что-то от Нерона, любовавшегося собой на фоне Рима, который в последствие спалил к чертовой матери.

Под утро двоих увезли в реанимацию, остальные, кто как смог, разъехались по своим особнякам.

После обеда, кое- как совладав с похмельем, Вовтузенко заперся в шубохранилище и примерил косуху сына. В плечах еще туда- сюда, в талии явно узковата: проклятый живот никак не вмещался, торчал, как барабан.

Однако, надо признать, сама идея такой куртки пухлому ловеласу и теперь пришлась по душе. Она его явно стройнила, да и в запахе кожи было что-то от хищника и самца.

Долго размышлял Вовтузенко над тем, как втиснуть себя в кожанку, наконец, его озарило: он вспомнил о замечательном корсете Гликерии Андреевны, приобретенном специально для  губернаторских балОв (глава области ежегодно устраивал балы для прихлебателей). Последний раз, кажется, супруга надевала корсет на премьеру в областном театре имени Прищепкина.

Председатель областной Думы Великов писал ужасные пьесы из невеселой жизни современного крестьянства, которые ставились на подмостках Мелгородского драматического театра. Вот именно на такой  премьере и «блистала» Гликерия Андреевна года четыре назад.

Помнится, она была единственной, кто высидел эту постановку до конца, и то, потому, что заснула.

С тех пор она оставила попытки подстройниться, отдалась на волю гастрономической стихии и стремительно раскабанела, местами даже перегнав в этом своего Вовтузенко.

Молодящийся ухажер откопал вожделенный корсет где-то под завалами Гликерьиного тряпья, поманил Елену в Федорову комнату.

Домработницу хозяин особо не стеснялся (кто она, а кто он!), быстро разоблачился и повелел себя ушнуровать.

— Опасаюсь бандитской пули. А так хоть какая-никакая, а защита,- коротко объяснил он.

Елена, которая после Федора, уже ничему в том доме не удивлялась, деловито взялась за работу:

— Что делать, Николай Михайлович,- равнодушно рассуждала она. — Мужчины в корсетах идут в бой, женщины надевают бронежилеты на бал. Время теперь такое.

При этом с «подопечным» не церемонилась, трясла, как грушу и больно упиралась ему коленом в прямо в копчик.

Гликерия Андреевна подсматривала в замочную скважину, недоумевала, но спросить ни о чем не решалась.

Рыжий кот Владимир Вольфович тоже удивленно таращился из кресла на Вовтузенко, наконец, затяжно и очень сладко зевнул и степенно удалился, мягко и вальяжно петляя лапками, под стоящим трубой хвостом, как казалось преисполненный презрением к слабостям хозяина.

— Прозевал хомяка, скотина! — Неловко поддел его ногой хозяин.

Усатый вредно мяукнул.

— Не вертитесь! — Психанула домработница.

Наконец шнурки были завязаны, талия мужчины приобрела какую — никакую форму, однако весь живот предательски выдавился вниз и свисал кожаным фартуком чуть не до колен, укрывая собой все мужское естество брюхастого щеголя. Он тут же стал похож на грушу — узкий сверху, толстый снизу.

Гувернантка, вслед за котом, тоже зевнула и вышла, а Никмих попробовал самостоятельно распустить шнурки.

Короткие ручки никак не заходили за спину, пришлось снова кликать глупую Ленку.

В конторе Вовтузенко ждала депеша от Усатого: «Гондурас в огне. Сдача норм ГТО».

«Ага, хер тебе,- злорадствовал глава района.- Ты моих колумбийцев перехватил, вот с них и тряси».

Из администрации угнетенный родственником украинской летчицы направился прямехонько в кочегарку к Степанычу.

— Золотой унитаз отлить сможешь? — Спросил чинопуз у истопника.

— Смогу.

— А что надо?

-Тащи все золото, какое у тебя есть.

И вскоре особняк главы района засиял новым смыслом!

Кордебалет по случаю кончины

Утро среды было прохладным и ветреным. Синее уже основательно выцведшее небо исписалось ровными белыми дымчатыми полосами, причем одни полосы были ниже и гуще, другие — выше и жиже. С полей пахло кострами и осенью. Усол покрылся мелкой рябью, ветер сносил с него в прилегающие городские кварталы студеную свежесть и шум встревоженной воды. Целлофаново шелестел засыхающий камыш, скрипели раскачивающиеся на волнах деревянные лодки.

Над рекой дышалось невероятно легко.

За утренним столом Вовтузенко застала сокрушительная новость: скопытился Усатый!

Это известие было столь сокрушительно, что чиновник сам чуть было не скопытился. А потом, позабыв о нескольких своих автомобилях, пешим порядком отправился на службу и бежал трусцой до самой конторы, ничего не видя вокруг.

Живот бежал впереди Вовтузенко и тащил его всего за собой, подпрыгивая на кочках.

Два противоречивых чувства разрывали сердце главы района: невероятное, радостное облегчение и тревога за свою дальнейшую судьбу.

Нерациональное чувство облегчения доминировало над рациональной тревогой. И Вовтузенко, очертя голову, почти целиком отдавался этому облегчению.

Все дальнейшее, как в чаду: кто-то бегал, кто-то охал, кто-то звонил. Очнулся бюрократ лишь на звонке своего коллеги, главы сопредельного Рокочанского района Смирнова. Тот поведал, что губернатор дал дуба от сердечного приступа, хотя имеется негласная информация, что подавился колбасой во время ночной трапезы с Митрополитом.

— Какая потеря, Михалыч!- Это Смирнов.

— Невосполнимая, Петрович. Лучший губернатор страны, да и просто душа — человек.- Это Вовтузенко.

— Думаю памятник ему поставить в центре. Мы как раз Ленина свалили.

— А я улицу назову в Новом Усоле… Не знаешь, кто исполняет обязанности?

— Председатель Правительства Мерин, кто ж еще. Сейчас идет заседание. Завтра, видимо, нас пригласят.

— Мерин будет губернатором?

— Это бабушка надвое сказала. Тут, как  Москва решит.

Мерин был выгоден Вовтузенко, а Смирнову не очень.

— Усатого нам никто не заменит,- снова завел траурную шарманку Смирнов.

— Надо бы поскорбеть, Петрович.

— Надо бы.

— Давай у меня?

— Нет, давай у меня.

Эмоции переполняли обеих глав, они просто не могли не встретиться и не обменяться энергетикой. Однако оба опасались негласного сбора компромата, не доверяли друг другу и остерегались лезть в логово друг к другу.

Вовтузенко был прекрасно осведомлен, как в марте в бане у Смирнова «погорел» назначенный в область новый прокурор. Этот прокурор сходу не понравился Усатому и ему «сплели лапти» на отдыхе в районе у Смирнова, сняв его – обдолбанного — скрытой камерой в помывочном зале, в компании каких-то подосланных смешливых пидо…асов.

Самое обидное, что прокурор пидо…асом не был, ну в смысле своей сексуальной ориентации. Тем не менее, план сработал и его убрали не только из области, но и из профессии. Впрочем, ходили слухи, что он остался на плаву, поскольку тут же был переназначен начальником районного отдела юстиции в другой  какой – то области.

Памятуя о прокурорском провале, Вовтузенко не пылал желанием ехать к «гостеприимному» соседу.

Поспорив, собеседники решили встретиться на нейтральной территории, на теплоходе, курсирующем по Усолу.

Его капитан подчинялся напрямую речному пароходству, поэтому подыгрывать кому-то из глав ему не было смысла. А если сказать точнее, то он подыгрывал всем на свете.

Теплоход носил несколько странное название «Папа Карло».

Еще шутка такая ходила:

« — Почему судно так называется? Потому, что папа Карло Буратино выстругал?

— Нет, потому, что плавает, как топор»!

Вовтузенко, по совету Смирнова, пригласил на речную прогулку и другого — сопредельного обоим  — главу Сулия. Тот тоже обещал подтянуться.

Смирнову до теплохода было ближе, поэтому он приехал первым. Вовтузенко же пришлось долго поколесить по реликтовому сосняку, по его песчаным дорогам, прежде чем он вывалился на пристань в своем BMW.

С причала он заметил на верхней палубе Петровича. Тот курил, навалившись грудью на поручень. Ветер трепал его густую, седую шевелюру, порой накидывая рассыпчатую челку на лоб. Тогда Смирнов выглядел по мальчишечьи озорно.

По тому, как бодро он сжал кулак и поприветствовал им Вовтузенко, тот понял, что коллега уже навеселе.

Капитан, смуглый мужичонка с белыми, кроличьими зубками, которые скалил в ухмылке и в лад, и не в лад, встретил нового пассажира и проводил на верхнюю палубу:

-Может все таки в кают — компании? —  Стучал он ножками по трапу вслед за вновь прибывшим. Причем, поднимался Вовтузенко тяжело, неспеша, а кэп стучал за ним башмачками не по ходу быстро. Как будто издевался, отбивая чечетку на каждой ступеньке.

— Не, мы на свежем воздухе, — пробасил сверху Смирнов.

Оба гостя, на всякой случай, опасались закрытых пространств.

Вверху уже был накрыт стол: дымился ледяным парком графин с водочкой: шашлычок, балычок, белорыбица, икорка.

Водка, естественно, полупаленая, икра пересоленая, белорыбица второй свежести, а шашлык, так тот вообще из какой- то бешеной собаки — команда на судне была ушлая и опытная.

Не здороваясь, Смирнов самостоятельно разлил сорокоградусную, протянул граненую рюмку Вовтузенко, поднял свою. Вовтузенко не знал какую тактику применить в разговоре с многоликим соседом, решил выждать, что тот скажет.

— Сдох ган…он! — Выдохнул Смирнов и, тряхнув челкой, кинул водку в обширную пасть, которую распахнул не по рюмке широко.

— Я уж и не надеялся, что доживу до этого дня, — с облегчением подпел Вовтузенко, одним глотком  принял белую и жадно въехал зубами в мясистый шашлык, в пару кусков сразу:

— Земля ему пухом,- напористо жуя, пошутил он.

— Што-о?!- Распялил рот, набитый мясом, Смирнов.- Какая «земля пухом»? Чтоб ему вертеться в гробу, не перевертеться, козлине рогатому. Он столько моей крови попил, что ему вовек не искупить !

При ярком солнце дул холодный ветер, камыш у берега шелестел подсохшей листвой и ложился то в одну сторону, то в другую. Пришвартованную к пирсу посудину со скрипом раскачивало. Из ее трюма доносился звук катающихся по полу бутылок.

Тем не менее, приятели расселись у стола, не дожидаясь официантов, Смирнов разлил снова, больше вылив мимо рюмок :

— Колька, я ведь почему тебя поглотить хотел,- стал виниться он.- Ненаядный Усатый же выгреб у меня все, что можно. И все требует и требует «Гондурас в огне, Гондурас в огне». Вот я и хотел тебя подмять, думал, может у тебя, чем поживиться. Взять-то больше негде, а он три шкуры дерет. Тут хочешь, не хочешь, попрешь на соседа.

Хе-х, жил как собака и подох, как собака, это ж надо – колбасой подавиться. Свиновод … уев. До того всех своими свиньями замордовал, что сам стал на свинью похож. Ты не поверишь, я уж думал, что с ума сойду, как вижу его, так и кажется мне, что это свинья, только с усами. Он же отсюда родом, ну, так и вот, это ж какой скотиной надо быть, что бы свою родную родину всю да и залить поросячьим говном. Да за такое убивать надо!

У Смирнова наличествовали какие-то южные корни, потому он был очень энергичным и мстительным.

— Сука ненасытная,- подхватил Вовтузенко.- Я сам спал и видел, когда он коньки отбросит. Петрович, неужели этот день настал?!

Приятели обнялись, как медведи и снова неаккуратно разлили. Вовтузенко даже попало на штаны.

— Зря ты меня хотел присоединить,- искренне вздохнул новоусольский глава.- Он и меня раздел до нитки. Я ведь и памятник букве Ы зачем затеял? Понятное дело, чтоб коммерсантов ободрать. А там уж и драть-то нечего.

На палубу выпорхнула бедрастая девица в коротеньком кружевном фартучке. Крутнувшись на каблучке, ловко разметала с подноса прямо на крахмальную скатерть новые блюда. Взялась за графин:

— Еще принести?!

Она явно зябла на ветру, поэтому действовала быстро.

— Красавица, а красавица?! – Лапнул ее ягодицу Смирнов,- а ты знаешь, что женщина на корабле — к беде?

— Не знаю,- игриво вильнула та бедрами.

— Ну, к беде, не к беде, а к греху — точно!- Смачно подмигнул Смирнов собутыльнику сырым, щелкнувшим глазом.

Оба проводили официантку взглядом.

— Молоденькая еще, а уже дура — дурой, — иронично подытожил Смирнов. И тут же снова съехал на актуальную тему:

— Строил, скотина, свинарники по всей области и крал. Все ж построено с нарушениями, навозоприемников нет. Так и льет жижу прямо на поля.

— Точно, точно! — Охотно поддакивал Вовтузенко, насыщаясь шашлыком, «играя» на шампуре, как на флейте. — Сволочь, каких поискать.

— Ну, за высвобождение!- Снова поднял рюмку Смирнов и попросил коллегу пригласить цыган. Никмих позвонил своему помощнику по особым поручениям Олегу, тот пообещал уладить вопрос с цыганами.

— Только чтоб в юбках цветастых, с гитарами, все как положено!- Предупреждал Олега Вовтузенко.

— Скоро приедут.- Заверил он  собутыльника, шаря глазами, чего б еще сожрать.

Солнце вышло в зенит и ощутимо прожаривало палубу сквозь холодные струи ветра. Песок на берегу схватывался легкими вихрями.

— Ты меня, Николай, извини,- качался Смирнов.- Тебя все придурковатым считают, но ты молодец. Ловко это дело обтяпал!

— Какое?- Распустил слюнявые губы Вовтузенко.

— Да район цыганам продать. До такого б даже я не додумался.

— Скажи лучше, что с нами теперь будет?- Подцепил Вовтузенко вилкой скользкий маринованный грибок. Внимательно посмотрел на него, отправил в рот, отер ладонью подбородок.

— Ты в смысле «новая метла чисто метет»? — Переспросил Петрович. — А ничего не будет. Таких, как мы, еще поискать надо.

— Но с Мерином-то ты, по слухам, не в ладах.

— Сегодня не в ладах, завтра в ладах. Главное Усатый — у чертей в парилке.

— А я все ж опасаюсь, как бы хуже-то не было.

— Хуже не будет, потому шо некуда.

— Это ж теперь и Митрополита попрут?

— Погонят поганым веником. Кому нужен этот козлобородый извращенец с его постельными мальчиками!

Главы снова поймали друг друга в объятия и разгоготались. Мысль об изгнании отца Серафима обоим почему-то казалась необычайно упоительной. Смирнов даже представил, как бежит, спасаясь от веника священник, путаясь в рясе, то и дело падая, в нахлобученном на самые глаза клобуке и неловко обхватывает растопыренными руками все встречающиеся ему крупные предметы: углы, колонны, гробы и кресты.

Вовтузенко думал о том, что напоит теперь родниковой водицей остающегося без прикрытия отца Ехрена по самое хайло.

Тревога за свою судьбу, активно потесняемая хмельными парами, окончательно ушла на задний план, стала незначительной, незаметной, в то время, как радость освобождения выпятилась и заняла все пространство в воображении.

Предстоящая жизнь представлялась легкой и радостной, не омраченной присутствием в ней ненавистного родственника украинской летчицы.

— Ты знаешь, я ж себе золотой унитаз отлил!- Бахвалился Вовтузенко.- Да-а. По чертежам прямо с формы Усатого. Мне их некоторые мои хорошие друзья добыли. Точь в точь такой теперь у меня, а, может, и больше!

Тут он, немножко, приврал.

— Кочегар у меня золотой, льет так, что форма танцует. Приезжай, он и тебе сделает.  Сволочь только страшная, а так ничего.

— Да знаю я твоего кочегара, он и на мою территорию перекинулся. Предупреди его, ребята поймают, яйца галстуком на шее завяжут. Слушай, откуда он взялся?

— Пришел откуда-то с океана.

— Ну, ..уй с ним.

— …уй с ним, да.

— Как же ты теперь в туалет ходишь?

-Да в туалет пока на улицу хожу. Все ж таки золотое очко штука ценная.

Вскоре явились представители вольного народа. Они пришли по реке на лодке. Ветер донес до теплохода звонкий гомон задолго до их появления.

Развеселая ватага поднялась на палубу, и собутыльники продолжили «скорбеть» в компании с цыганами.

Пели, плясали до упаду, пили «до дна» здоровье дорогого Ивана Петровича, здоровье дорогого Николая Михайловича. Те хлебали из своих рук, из чужих, и даже с поблескивающей сабли, невесть откуда пришедшей по толпе. С сабли пить при качке, как оказалось, даже сподручнее — ее плоскость как бы сама совала рюмку в глотку.

Потом Смирнов и Вовтузенко наперегонки целовали официантку, в накинутом на ее худенькие плечи широком смирновском пиджаке, та приседала, и они все время целовались друг с другом до боли в передних зубах.

Обнимали гостей, обнимались друг с другом, да так крепко, что словно бы превращались в единое целое — двуГлавого дракона, с четырьмя, залитыми хмелем зеньками и двумя парами рук, которыми очень бойко принимали шампура и рюмки и пихали блины в широкие пасти.

Перебили кучу стаканов, уронили гору тарелок, кого-то швыряли за борт, кого-то гоняли в камышах, кого-то поднимали из воды. И все время придурастый хохот грохотал над водой и разносился ветром над акваторией реки.

В общем, как в том анекдоте: хоронили тещу, три баяна порвали!

Под конец было решено кататься на теплоходе. «Папа Карло» с трудом отчалил и понес пеструю гоп-компанию куда-то вниз по течению с ощутимым креном на нос.

«Дорогой, Иван Петрович,

Дорогой, Николай Михалыч!

Пей до дна, пей до дна, пей до дна»!..

Как вернулся в контору Вовтузенко помнил смутно. Помнил только, что сходу приказал Шапокляк писать заявление, и «чтобы духу твоего тут не было».

«Наконец-то заведу себе путную секретаршу,- раскидывал пьяными мозгами руководитель.- Чтобы ноги были и сиськи, и чтобы не шпионила, как эта стерва кривоногая».

— Ой, да сколько угодно!- Умилилась Шапокляк.- Я-то напишу, да только как бы вам об этом не пожалеть, разлюбезный Николай Михайлович. Я, видите ли, про вас кое- что знаю.

— Что — о? ! — Наливался яростью Вовтузенко,- пошла на …уй, крокодилица противная. Видеть тебя не могу!

А с утра грянуло страшное. Выяснилось, что слухи о смерти губернатора были сильно преувеличены. Он был жив. Более того, здоров, как боров!

— Как я вас пидо…асов вывел на чистую воду?! — Подкалывал он Вовтузенко по телефону. – Ну, ты орел, ничего не скажешь, распоясался на теплоходе по случаю.

Хорошо же ты меня проводил в последний путь. Все знаю и про золотой унитаз «по моим чертежам». Ты чё припух, толстопузый?!.

«Смирнов настучал, сволочь,- смекнул пролетевший скорбетель.- Успел первым. Видимо и вправду доверчив и придурковат я не по возрасту».

— Вот Сулий молодец. Не поддался на вашу провокацию, не уплыл с вами — гандо…ами — по реке. Вот это мой человек, отменю ему «Гондурас» на два призыва! — Изощренно измывался Усатый.

«Випиз…ок хитромудрый»,- мысленно продолжил Вовтузенко.

— Выгнал бы я тебя, Коля, совместно с сабельками твоими, бальзамами, да корешками фальшивыми, что ты мне все время подсовываешь, кабы не твоя инициатива с колумбийскими инвесторами. Ради нее, так и быть, прощу тебе на этот раз. Но смотри мне, сожму кулак, так и хрустнешь. И унитаз из золота привези и сдай, как положено.

Не по чину тебе на таких унитазах сидеть.

— Виноват, а что за корешки?- Не понял угнетенный вассал.

— А кто мне вместо женьшеня корень лопуха подсунул? Думаешь, нае…ал губернатора с лопухом, и все шито — крыто? А если б я отравился, что б вы, …уесосы, тогда делали без меня?..  Нет, друг мой ситный, так не бывает.

Вскоре провинциальный городок всколыхнул рев сирен «Скорой помощи». Бригада медиков ориентировалась на городскую администрацию. То Вовтузенко хватил сердечный приступ.

«Все от пиз…ы,- резюмировал начальник полиции, брутальный Митрич с провисшими усами, провожая печальным взглядом реанимобиль. Полковник только что отлепился от горячей проститутки и был настроен философски.- Вот и Вовтузенко она довела до ручки».- Искренне вздохнул он.

— Говорил я тебе, Коля, что виагра до добра не доведет,- укорял утром пациента главврач Сысой Кондратьевич, измеряя ему давление.- Вот кондратий к тебе и подкрался.

А будешь продолжать в том же духе, так он тебя и обнимет, как предшественника твоего незабвенного товарища Куракина, который дуба дал на секретарше. Сына потом Кондратием назвали.

Медики хотели перевести больного в долгий стационар, но тот, оклемавшись за ночь, от длительной реабилитации категорически отказался. И все беспокойно интересовался, не уехали ли телевизионщики?

В поликлинику проведать патрона совалась Шапокляк, но Вовтузенко видеть ее не захотел.

Сысой Кондратьевич и Эмма Петровна пили чай в кабинете главврача. Тот исподтишка да на глазок пытался диагностировать, все таки трансвестит усатая Эмма Петровна или нет. А Эмма Петровна никак не могла понять, что этому хитрому деду от нее надо.

Она хлебала — пакетированный — из чашки, Кондратьевич — настоянный на шиповнике — из крышки своего термоса, держа ту обеими руками, и, тем самым, гася их тряску. Доктор все время боялся, что его отравят и сейчас допускал, что гостья — как фокусник — может незаметно плеснуть в крышку яду.

На таких неблагонадежных гостей у него теперь и был припасен громоздкий термос советских времен.

Когда Сысой прихлебывал из чашки, то забавно выпучивал свои глазки, которые словно бы разгорались, как угольки. Тяга в его «дымоходе» все еще была.

Антоновские яблоки и молодой  мед

Вот уже вторую неделю съемочная группа Маргариты колесила по Новоусольскому району, выискивая всевозможные достопримечательности, памятные и знаковые места.

Приехали снять относительно небольшой сюжет об эко — и сельском туризме, а вышло так, что этот сюжет, повинуясь непонятно каким законам, стал развиваться чуть ли не в полнометражный документальный фильм.

Телевизионное руководство приветствовало эту инициативу и исправно продляло командировку группе, поощряя всяческую творческую идею с одним лишь условием, чтобы фильм был исключительно позитивным.

В этом плане принимался даже гротеск и постановочные сцены.

Губернатор, финансирующий местные СМИ, страшно не любил негатив. Сурово карал даже за намеки на него. Поэтому областное телевидение неизменно представляло своим зрителям красочную, карамельную картинку о счастливой жизни в Мелгородском краю, под бодрый, полный энтузиазма аккомпанемент дисциплинированных дикторов, которые, похоже, проходили профессиональную стажировку в Северной Корее. И все, как один, получали там пятерки.

Рулевые телевидения изо всех сил старались соответствовать запросам кормильца, благо большой талант для этого не требовался и мучительный поиск идей тоже: снимай фольклорные коллективы в поневах, да кокошниках, свинокомплексы с фасада, радостных свиней, да самого губернатора на свинокомплексе или в храме в компании верного Митрополита Серафима. Вот и вся «драматургия».

Надо сказать, члены группы, в большинстве своем, без особой радости относились к своему длительному пребыванию в Новоусольском районе. Однако два ее главных участника: режиссер и тележурналист – автор текстов с готовностью продолжали работу, находя все новые и новые маршруты и объекты.

Поведение  режиссера (по случаю — он же и директор группы) было вполне понятным и оправданным: он искал творческой самореализации, полагая, что вдали от начальства, в условиях, когда никто не стоит над душой, сможет, наконец, проявить себя и снять  что-то стОящее.

Желание же Маргариты «торчать в этой дыре» для всех было загадкой. Что ее удерживает в районе, какова ее цель понять не мог никто, включая ее преданного воздыхателя Вениамина, который готов был бежать из Нового Усола, куда глаза глядят при первой возможности, лишь бы только желанная Рита бежала вместе с ним.

— Какую, ну какую Трою мы ищем под здешними кочками?! Что тут есть такого, чего нет в других районах? — Хватался он за голову в перерывах между съемками и корил возлюбленную за то, что это именно из-за ее прихоти вся съемочная группа ходит вокруг  да около, разыскивая непонятно чего.

— Этот район тем и ценен, что он типичный,- вразумляла ухажера корреспондентка.- Снимая его, мы снимаем Россию!

— Какую Россию?- Парировал Вениамин, — постановочную, выборочную, показушную?! Загримированных, подрумяненных старух, единственный на весь район приличный Дом культуры, подъезжая к нему со всех сторон, как будто это разные дома, балалаечников, переодетых в нашу одежду, заброшенные магазины, которые набивают товарами и открывают перед нашим приездом.

Принципиальный Вениамин был в корне не согласен с таким нечестным подходом. Он считал, что надо показывать реальную Россию. И если уж выбор выпал на этот район, то честно брать его в кадр таким, какой он есть. С повсеместно заброшенными, разрушенными фермами, заросшими сорняком полями, грязными реками, разбитыми дорогами, закрытыми школами и пьяными селами.

Со всей его удручающей экономикой и социалкой, при вопиющем богатстве правящей знати, с дворцами, бассейнами, теннисными кортами и лимузинами.

— По — хорошему, этот твой Вовтузенко в тюрьме уже давно сидеть должен по дюжине статей, – напоминал Вениамин Маргарите. — А мы его – крупным планом, как эффективного менеджера.

Жизнелюбивая, позитивно ориентированная оптимистка Маргарита, как казалось, не разделяла этого мнения, полагая, что во всем можно найти, как плохое, так и хорошее.

— Веничек, смотри на мир проще,- снисходительно улыбалась она.- Ты увидишь много хорошего!

В одну из таких рабочих поездок по району съемочная группа, работающая в тот раз не в полном составе, отклонилась от маршрута и совершенно случайно оказалась на неизвестном хуторе, совсем уж вдали от цивилизации.

Этот хутор представлял собой добротный, кирпичный, вполне современный дом с летней кухней, времянкой, подвалом, баней, другими хозяйственными постройками. Ну, и, конечно, с садом, и даже, кажется, с пасекой. Во всяком случае, за домом и садом, вплоть до самого леса, простиралась освоенная территория: огород, не огород, где, похоже, и были расставлены ульи.

С улицы эта территория, ввиду наличия забора и построек, просматривалась не вполне, так что о том, что было на ней: картошка, огурец, помидор, морковка, бахча или пасека или все вместе взятое, можно было только догадываться.

Но пахло медом, и гудели пчелы.

Хозяин хутора на удивление мелкий старичок, чудаковатый до крайности и весьма начитанный с радостью встречал гостей из города: он просто был рад живым людям, поскольку основательно одичал в своей глуши.

С готовностью распахнул ворота и двери дома, пропустил приехавших вперед себя и деловито шел следом, как-то очень четко раскачиваясь из стороны в сторону и добродушно приговаривая:

— Так- так, так-так.

Однако, как только расчехлили камеру и направили на него, достаточно проворно для его лет, полез под стол и заявил оттуда, что категорически отказывается сниматься.

Чтобы выманить его на свет Божий пришлось камеру зачехлить и даже более того, отнести от греха назад в автомобиль.

Фомич, так звали старика, выбрался наружу, отряхнул штаны, собрал несколько мисок – одна в одну и засобирался в подвал:

— Мне, детки, слава ни к чему. У нас вон весной на Талинках злые люди заехали ночью на хутор, хозяев поубивали — старик с сыном и со снохой жили — скотину порезали, вывезли и ульи забрали. А усадьбу подожгли. Так-то.

Поэтому, живу тихо. Так верней. Хотя и с ружьем и собакой день и ночь.

— А чего ж вы нас не знаете, а в дом пускаете?! — Подколол Фомича режиссер Сергей, —  «сфотографируем» ваши лесок и адресок, нагрянем в ваше отсутствие, да и вынесем все подчистую.

— Нет, детки, я людей вижу! Не приходят воры днем с открытыми лицами, не показывают номера своих машин, как вы.

Да и потом, мне само небо помогает, не дает в обиду за то, что я его вижу.

— Как это?

— Так я и домишко — то поднял на взгорочке, чтобы небо было хорошо видно. Без него никак.

— Да что тебе в нем, дед, в небе том?!- Допытывался Сергей.

— А вот представьте себе, все люди живут под землей и где-то лишь в одном месте есть выход наружу, и на этом выходе видно небо. Понимаете, что было бы в таком случае? Да люди просто ехали  бы к этому выходу, как на курорт, для них небо было бы такой же радостью, как для всяких туристов сейчас море.

А мы живем, каждый день видим этот купол, привыкли к нему и не понимаем, какая это радость — видеть небо!

Старик перевел дух, зачем-то погладил себя по груди и продолжил:

-Вот, к примеру, вы знаете, почему небо синее? Хотите, расскажу? Я в книжке читал.

— Валяй!

— Свет от солнца исходит белый. Он состоит из всех цветов радуги, а синий быстрее всех распространяется в атмосфере. Потому и небо синее!

-Да ты, дед, поэт! И что, ты это всем «проповедуешь»?

— Не всем. Был тут у меня один профессор, говорит, тут недалеко в балке землепоклонники окопались. Понарыли землянок, съезжаются из города на дорогих машинах и ходят голышом, так вот ты, в подпевку им, солнцепоклонником заделался, этих как их… абдевтов вербуешь…

— Адептов!

— Вот, точно! Так и сказал… Детки, располагайтесь, раздевайтесь, будьте, как дома. Я сейчас огурчиков малосольных принесу, медку свеженького в сотах, подкрепимся, чайку попьем. Как насчет чего-нибудь крепенького?

— Не, Фомич, нам работать еще…

— Какая работа? Солнце клонится. Наработаетесь завтра, успеете. Отдохните, поночуйте у меня, раз Господь вас сюда навел. Я баньку истоплю. Компанией ночь коротать веселее будет.

Гости переглянулись. Вениамин растерянно пожал плечами, Маргарита согласно кивнула.

— А, была, не была, мечи на стол твои деликатесы.- Разрешил Сергей.- Гулять, так гулять!

Фомич, качаясь, вышел.

— «Ружье». Чего-то не вижу я того ружья,- черти о чем думал Вениамин. — Да и собаки тоже.

— Такому деду не ружье, а кольт нужен, как у ковбоя,- хохотнул режиссер.- Чтоб, в случае чего, можно было оперативно выхватить.

А если серьезно- колоритный персонаж. Ты, Венька, попробуй снять его скрыто. Нам эти кадры пригодятся. На свой -то айфон я его уже снял.

Сергей хвастливо включил телефон, пошла прокрутка, плоско зазвучал голос Фомича.

— Ребята, прекратите!- Вступилась за гостеприимного хозяина Маргарита.- Он просил не снимать, значит, и не будем, понятно?!

— Ну, ладно,- с досадой поднял руки директор. Он знал, что с этой коллегой лучше не спорить. – Но согласитесь, забавный старикан?

— Да! Когда про небо рассказывал, мне показалось, что у него глаза голубые. И ресницы  такие густые…

— Точно, как у молодого. Я тоже заметил,- подхватил Сергей.

И как – то так ходил Фомич туда-сюда, вроде и бесцельно, а нанес в веранду на целый пир. С его подачи появились на столе маринованные рыжики, солененькое сальце с мясной прослойкой, малосольные огурчики и помидорчики, темно — зеленые перья лука, редиска, петрушка, укроп, сыр, яблоки, мед в отекающих сотах.

Увенчала всю эту благодать янтарная настойка на орехах и зверобое.

— Все свое,- хвалился хуторянин, размещая яства на столе.- И настойку сам делаю. Лечебная!

Проголодавшиеся гости, как волки, не таясь, жадно глазели на стол и, казалось, только и ждали отмашки, чтобы накинуться на всю эту вкуснятину.

— А это вот сын из города привез,- выложил Фомич кирпич балыка.- Я-то его почти не ем, твердый, а у меня зубов уж нет. А вы угощайтесь, на здоровье.

Пока визитеры с превеликим аппетитом поглощали хуторские припасы, обрадованный возможностью общения старик рассказал, что вырастил двух сыновей. Оба с семьями, живут в городе.

Но на выходные приезжают и помогают по хозяйству.

— Хорошие сыны, уважительные,- говорил Фомич.-  Мы ведь домишко этот благодаря Павлу — старшему моему — сладили. Архитектор он в Угорске. Хорошо получает. А младший Петр, тот автослесарь в Мелгороде.

Сергей слушал, как-то молча и сосредоточенно пил одну за другой, закусывая то хрустящим огурчиком, то сочным помидорчиком. Наконец накидался « под завязку» и захрапел на деревянном диванчике тут же, на веранде. Фомич едва успел подпихнуть под него подушку.

Сам хозяин пить умел. Принял несколько рюмочек и был в полном порядке. Вениамину настойка шла «рикошетом», он все мучился вопросом «зачем он тут» и скучал по цивилизации. Маргарита даже не пригубила. Она и без этого пребывала в каком-то необычайно радостном, светлом настроении.

Ее умиляло все: толстенный серый котище Семен, «пасущий» стол, домотканые половички, пучки травы и калины на стенах, старинные ходики с кукушкой, уютно пощелкивающие маятником, керосиновая лампа, самовар, дымари. И какой-то непередаваемый аромат жилища. Отрадно и как-то, словно правильно, пахло травами, мятой и здоровой, крепкой старостью.

«Интересно,- размышляла Рита,- старик, вроде одинокий, но в доме явно присутствует женская рука».

Перед вечером Фомич поставил баньку «под пары». Дрова были готовы, ладно уложенные в березовой поленнице, они ждали своего часа и вскоре дали в кирпичной топке малиновый крепкий жар.

Рита пошла первой. Вениамин томился во дворе и не знал, куда себя деть. То в машине сидел, то ходил вдоль забора, то приближался к бане, нерешительно касался пальцами дверного  кольца и опускал руку.

Старик смотрел на него со ступенек крылец и понимающе улыбался:

— Иди к ней, парень.

Несчастный ухажер вздыхал и отводил глаза.

Наконец дед не выдержал, распахнул дверь бани, подтолкнул в нее нерешительного гостя:

— Веники справа, на вешалке. Еловые и березовые.

Однако они не понадобились. Маргарита уже вышла из парилки и, жмурясь от удовольствия, плескалась в помывочном отделении.

— Потри мне спинку, — протянула она мочалку обалдевшему своему поклоннику.

Тот «смотал» с себя одежду, но голым, подобно Маргарите, быть не решился. Запахнулся в простыню, одной рукой придерживая ее концы, другой взялся за мочалку.

Веня провел мочалкой по девичьей спине, на ее лопатке сидели три крошечных прыщика, он умилился от того, что у такого совершенства могут быть прыщики, выронил губку и, теряя голову, прикоснулся губами к мокрому плечу возлюбленной. Рита вздрогнула и зябко поежилась.

— Смотри, что ты со мной делаешь,- сбросил перед подругой простыню Вениамин и показал себя.

Девушка оценила его беглым взглядом и стала равнодушно намыливать себя сама, думая о чем-то своем.

Бывают такие движения, которые красноречивее всяких слов.

Вениамин расшвырял с ног шлепанцы, наспех оделся и вышел вон.

Старик смотрел на него во все глаза и как бы спрашивал: «ну что там»? Гость безнадежно махнул рукой. Ресницы Фомича вздрогнули, как-то странно сощурившись, он глянул на свое любимое небо. В прохладной, глубокой синеве уже вращалась золотым волчком великая Полярная звезда.

Деду было то ли стыдно, то ли неловко, то ли досадно от того, что у юноши ничего не вышло…

Маргарита засыпала в свежей постели, обнаженная, чистая, сытая. Эта кошка, которая гуляет сама по себе, уже и думать забыла о невинном происшествии в бане.

Ветви вишни застилали окно, тянуло дымком самовара, стучали маятником ходики. Девушка была счастлива. Ей казалось, что она – наконец — вернулась домой из утомительного и долгого путешествия.

-Сколько я вчера выпил, а сегодня, как огурец!- С утра восхищался режиссер Сергей, двигая баранку внедорожника.

Вставало Солнце, и Сергей выставил против него козырек, что под лобовым стеклом. Тень легла на лицо Сергея.

— Натурпродукт,- улыбнулась Рита.

— И все – таки зря мы не сняли этого деда.

— Не сняли и правильно сделали,- как-то очень серьезно резюмировал Вениамин.

— Почему?

— А он не из нашей оперы.

— А чего?

— Знаете, почему он хорошо живет? Потому, что фактически целиком отгородился от государства нашего распрекрасного…

Убойный компромат

А в Новом Усоле меж тем зрел заговор. Все те, которые еще вчера призывали теснее сплотиться вокруг главы района, а то и короновать его, теперь, принимая во внимание его пролет, связанный со «смертью» губернатора, и его же – Вовтузенко — недомогание, вызванное стрессом, непроизвольно замыслили объединиться и донести Усатому «обо всех подлостях» местечкового диктатора.

О том, что распродал весь район, что пытается подмять под себя силовые ведомства, имеющие федеральное подчинение, самолично определяет всю кадровую политику, дошел до того, что даже уборщиц в мелких конторах тестирует сам и не пропускает ни одной юбки.

Двигателем заговора оказался голубоглазый судья, некто Валерий Узданутый, который хоть и был винтиком системы, но каким! Более прочным и качественным, чем вся остальная система. Хоть и сидел он глубоко в провинции, но делал все, чтобы просиять на небосводе федерального судопроизводства. Это именно Узданутый направил на рассмотрение в Государственную думу авторский проект реформы судебной системы, где предлагал изменить базовый ее принцип — презумпцию невиновности на презумпцию виновности.

Судья считал наличие обвинения достаточным основанием для приговора, хотя, по его мнению, хватило бы и простого подозрения. Образно говоря: попал на мушку правоохранительных органов — получи-ка, дружок, «двушечку», а там, как повезет.

«Такой подход, — писал в своем меморандуме Валерий Узданутый, — позволит судить обвиняемых не по одиночке,  а массово,  то есть группами и дистанционно, что, безусловно, разгрузит наши заваленные делами суды, упразднит всю эту волокитную, никому не нужную систему судебного разбирательства, сократит паразитический институт адвокатов и усилит за их счет прокурорский корпус, который должен возрасти кратно и достичь своего идеального количества — по одному прокурору на каждого гражданина».

Если говорить простым языком, то председатель райсуда рекомендовал прекратить валять Ваньку, мол, оно и так все понятно. Прямо предлагал привести суды в прямое созвучие со сложившимся положением вещей.По его мнению только суд, подвергнутый такой реформе,упрощенный до конструкции табуретки, по соответствию его современным реалиям, с полным основанием, можно будет называть «честным».

Не обошел своим вниманием автор проекта и Уголовный кодекс, временную вилку ответственности за уголовные статьи он просил снять в пользу максимально возможного срока наказания, чтоб не мучить судей этим вечным выбором, который подрывает их психическое самочувствие.

Свое обращение к народным избранникам Узданутый завершал такими словами:

«Оглянитесь вокруг. Что вы видите? Жилые дома, детские сады, магазины, школы и больницы.

Это неплохо, но не равновесно. В руках у богини правосудия Фемиды, что? Правильно, весы. Богиня как бы призывает нас со своих Олимпийских высот и гражданскую жизнь общества строить по принципам правового равновесия, формировать городской пейзаж из расчета уголовной симметрии. Школы и магазины есть, а тюрьмы где?! Вот то -то и оно — тюрем категорически мало. Необходимо дать свою тюрьму каждому городу, селу, жилому и спальному району, что самым позитивным образом скажется на образе мышления нашего гражданина, направляя его в сторону правильного, и даст, наконец, всей российской экономике столь необходимый ей толчок».

Понятно, что такой принципиальный судья не мог пройти мимо безобразий, творящихся в Новоусольском районе, а потому он стучал везде, куда только мог.

Дошел вот и до Парламента, пропихнул туда свой проект, который, судя по качеству  депутатов и их настрою, вскорости, без сомнения будет принят. Ждите.

Но, вернемся к текущим событиям, центробежные силы заговора были столь сильны, что подхватывали всех, кого ни попадя, даже проходящих случайно мимо.

Затянуло в него и председателя районного Общества защиты животных Волкова, которого как-то едва не затоптал разъевшийся бешеный заяц, похожий на кенгуру.

Этот Волков был предан Вовтузенко до кончика своего красного носа, перетаскал ему всех, каких только возможно, зверей: на стол, на мех, на пух (Гликерия Андреевна блистала в шкурах из чернобурки, которые преподнес ей руководитель районного Общества защиты животных) и занимался фактически неприкрытым подхалимажем, называя главу великим руководителем.

И вот теперь, так и не дождавшись вожделенной парковой деляночки, которую Вовтузенко ему сулил при великом гулянии на Усоле, очень расстроился и ополчился против «благодетеля». И распускал слухи о нем и о его сыне трансвестите Федоре (ударение ставьте, исходя из своих предпочтений).

Пока еще не ясно было, какими результатами может увенчаться этот заговор, не сформировалось даже его ядро, но брожения однозначно были.

И первым — хотя может и косвенным — следствием этих брожений стал принципиальный дорожный инспектор Сторченко. Вернее не сам сержант. А тот факт, что этот «романтик» снова появился на большой дороге со своим гордо поблескивающим нагрудным знаком и неизменной полосатой палкой.

Как это случилось? А Бог его знает. Карта так легла.

Перманентно находящемуся под Михаевским коксом прокурору, пребывающему в возвышенном состоянии духа, попросту было не до Сторченко, и он так и не возбудил против него дело, начальник районной полиции Митрич, ублаженный знойной проституткой, которую его ребята отбили у мурманских дальнобойщиков, просто упустил Сторченко из — под стражи.

Начальник отдела ГИБДД Туликов, уже вторую неделю бухал в одно рыло, редко приходя в сознание. И дежурный по отделу, лишенный чуткого руководства, отпущенный на волю случая, машинально отправил пришедшего за расчетом инспектора на пост.

То есть на дорогу.

Первым, кого Сторченко тормознул на посту, по традиции, оказался председатель областной Думы Великов, драматург, в прошлом коммунист, теперь религиозный мыслитель, сочиняющий кривославные трактаты, где автор был святее самого Креста.

Он спешил тремя машинами, набитыми полуголыми девицами на Лиман, собирался там основательно вдохновиться перед написанием новой пьесы из жизни не то обездоленного, не то страшно счастливого мелгородского крестьянства.

И вот за знакомым поворотом перед ним возник знакомый бескомпромиссный инспектор Сторченко, и четко, и плавно указал палкой на обочину.

Два автомобиля из Великовского кортежа послушно остановились за жезлом, третий, «флагманский», пустился наутек, и сержанту пришлось открыть огонь из автомата по его колесам.

Со свистом воздуха, вырывающегося из шин, и стуком гравия по подкрыльникам подраненный джип, косо съехал на обочину.

Инспектор вызвал на подмогу полицейский наряд, и вся эта  гоп — компания была  оперативно доставлена в полицейский участок «за борзость ее и за ее непонятки».

Великов, чтобы подмолодиться перед девицами сбрил свои вечные усы, берущие свое начало еще в далеком детстве, к тому ж за лето он хорошенько подзагорел на различных курортах, поэтому сходу его никто не узнал. Хотя он кричал в голос, что он Великов, размахивал очередной своей книгой и грозил конвоирам скорейшей отставкой, а то и тюрьмой.

Начальник полиции Митрич, привыкший уже к выходкам принципиального инспектора, как казалось, нисколько не удивился задержанию Великова, даже не спустился к нему в СИЗО. Через дежурного передал, что уехал по делам, отправил своего зама разруливать ситуацию, приказав ему отпустить законодателя, вернуть ему машины и все изъятое, в ходе задержания, имущество.

Сам заварил себе крепкого чая, вставил граненый стакан в серебряную гильзу подстаканника с замысловатым рельефом «75 лет МВД» и, прихлебывая терпкий, горячий напиток, наблюдал из- за лепестков жалюзи, как отъезжал от полицейского крыльца взъерошенный, страшно расстроенный Великов в широкой рубахе навыпуск, расписанной  мультяшными пальмами.

Великов кинул взгляд на окна отдела, через приоткрытые полоски жалюзи различил черный силуэт головы в маске и с грустью подумал, что в этом участке все окончательно сбрендили, если даже начальство маскирует себя в кабинетах ОМОНовскими спецсредствами.

Просто Митрич в очередной раз после утех с проституткой забыл снять с лица защиту и теперь неосознанно продолжал свои «маски-шоу» в кабинете, наливаясь запашистым, крепким чаем.

Вовтузенко, узнав о происшествии, не придумал ничего лучше, как спрятаться и переждать, пока Великов как – нибудь съедет сам. Визит не был официальным, а потому и соблюдать весь этот административный церемониал не имело смысла.

Однако высокопоставленный случайный гость уезжать не спешил. После пережитого стресса он собрался взять тайм-аут и слегка передохнуть в новоусольской гостинице.

Великов решил поподглядывать, как идут дела в районе, поднабрать компромата и настучать на Вовтузенко родственнику летчицы.

Драматургу стало ясно, что Губатого надо убирать, «иначе через этот район не проедешь, а дорога на Лиман одна».

В гостиницу председатель областной Думы прибыл как раз в тот момент, когда туда заселялся эстрадный певец Сосо Павлиушилия. Сосу не приглашали уже никуда, поэтому он кормился с концертов в таких вот дырах, типа Нового Усола.

Войдя в холл гостиницы, в окружении своей свиты, Великов услышал шум и страшную ругань, щедро сдабриваемую матами. Соса требовал апартаменты, кричал, что номер был заблаговременно забронирован, и теперь, если его не поселят туда, куда ему положено по статусу, он разнесет эту паршивую гостиницу на кирпичики, а директора затаскает по судам.

А если, мол, и это не сработает, то нашлет бандюганов, уж они-то обеспечат соблюдение закона!

Присутствующий тут же растерянный директор, скованный обещаниями перед Вовтузенко не трогать Маргариту, занявшую люкс, пытался урезонить разбушевавшегося певуна, который орал гораздо успешнее, чем пел.

Директор терпеливо и уже в который раз, рассказывал, что в гостинице есть и другие достойные номера, в одном даже имеется водяная постель, а в другом шведская система кондиционирования, которая дует так, что пингвинам станет страшно.

Однако Павлиушилия ни в какую не шел на компромисс и требовал исполнения предварительных договоренностей в категорической, можно даже сказать, истерической форме. Чуть башкой о колонну не бился. Соратники держали его за руки, он вырывался, гордо возвышался, как вождь на митинге, то и дело отбиваясь от коллег, грозил директору кулаком, а, при случае, и сразу двумя:

— Да у меня носки тысячу долларов стоят!- Непонятно для чего раскрывал он тайны своего гардероба и задирал ногу в какой — то несуразной, крестьянской сандали, прошитой грубой, декоративной ниткой, как бы демонстрируя мощь своих носков, хотя тех на ступнях, похожих на большие вареники, не было.

Великов без предисловий ввязался в этот конфликт, отпихнул Сосу от стойки и гордо заявил, что люкс должен принадлежать ему, поскольку он тут «самый главный».

Соса отвесил оплеуху контрагенту. И потасовка началась.

Великов дубасил певца увесистым томом своих сочинений, исполнитель метал в депутата свои диски и норовил достать его своим вопиющим «тапком».

— Я всенародный любимец!- Вокалировал Соса.

— А я народный избранник и у меня — депутатский иммунитет! — Задыхался Великов, — и-ишь ты, мерзавец какой!

Свиты, как могли, защищали своих кумиров и пытались их растащить. При этом клавишнику Сосы подбили глаз. А одной из спутниц Великова выдрали добрый клок русых волос. Им потом еще долго играла молодая, трехцветная кошка, которую тайком привечала уборщица, полагая, что Мурка принесет удачу.

Неизвестно чем бы все это закончилось (видимо, ничем хорошим, поскольку градус взаимной неприязни нарастал), не выйди на связь с гостиницей ресторатор Слива.

Он предложил Великову разместиться у него, намекнув, что имеет номера не хуже, а может даже и лучше.

— Да?- Приходил в себя председатель Думы.

— Сауна и бильярд.- Продолжал лукавый Слива соблазнение.

Оправив рубаху с пальмами, драматург согласился.

Сосу Слива не пригласил. Видимо, вышедший в тираж певун не представлял для ресторатора никакого стратегического интереса.

В конце – концов, потускневшую знаменитость заселили в номер с кондиционером, от которого «закоченеют даже пингвины», и она успокоилась.

Правда, клавишнику коллектива от этого легче не стало. Он прикладывал лед к багровому фингалу и размышлял о коварстве судьбы своими потрясенными тяжелым философским фолиантом мозгами.

Великов же отправился прямиком во владения Сливы. Он — будучи представителем номенклатуры- не получил должного приема в муниципальной гостинице и теперь ехал в частную, что, само по себе, тоже не играло на руку распустившему вожжи, губатому Вовтузенко.

У радушного Сливы гостей ожидал великолепный ужин, где колбасы располагались вдоль стола, рыбы — поперек, а фрукты — над ним.

Там главный областной депутат дегустировал какие-то удивительные напитки, обладающие невероятными раскрепощающими свойствами.

За столом прислуживали две знойные, полуголые тайки, что придавало богатому застолью экзотики.

Уже в процессе трапезы спикер начал давать волю своей богатой творческой фантазии, смущая длинноногих спутниц невероятно скабрезными россказнями, где сам фигурировал как главный герой.

А непосредственно в апартаментах философ отдал всего себя целиком на волю тайных желаний и в каких — нибудь неполных три часа воплотил все то, о чем страстно мечтал всю свою, полную драматизма, жизнь.

Были тут и наручники, и плетка, и золотой дождь, и радостный, долгожданный страпон.

Была и явная чертовщина. Впоследствии, кое — что вспомнив, драматург готов был поклясться, что у одной из таек он заприметил яйца, вроде даже щупал, и, что бы вы думали, яйца, да еще какие!

Беда только, что все помещения, даже самые потаенные, где успел покуролесить кривославный мыслитель, прекрасно «простреливались» скрытыми камерами Сливы.

И к утру лукавый ресторатор имел на руках полную «картину» ночных похождений недоброжелателя Вовтузенко, с каковою  на прием к Вовтузенко и явился.

Глава района, уже привыкший быть на службе рано, ввиду всяческих авралов, хороших новостей не ждал.

Однако общий- лихой и придурковатый — вид Сливы, его загадочная, кривая ухмылочка говорили о том, что случилось что-то и вовсе из ряда вон.

Шапокляк, которую патрону так и не удалось выдворить восвояси, принесла Сливе кофе с коньяком, а Вовтузенко «голый» чай без сахара, после чего эти двое заперлись.

— Что у тебя?- Настороженно спросил хозяин кабинета, тихонько цопая пальцами горячую чашку.

— О!- Неопределенно махнул рукой ресторатор.

— Великов?

— Он.

— Густо?

— Гуще не бывает.- Ранний гость показал флешку и спустил обратно в карман.

— Что хочешь?

— Дак тут ведь, Михалыч, как посмотреть. Почитай вся судьба этого извращенца может очутиться в твоих руках.

— Я понял. Что просишь?

Молдаванин глубоко вздохнул, воровато поглядел на дверь, приналег  на свои руки, лежащие перед ним на столе, как у школьника:

— Хочу кусок реки.

— Как это? — Опешил «покупатель».

— А так, хочу перегородить русло сетями и форель выращивать для своего ресторана. Ей проточная вода нужна.

— Это невозможно. Река — государственная, к тому же у нас имеется какое — никакое, а судоходство, и русло не закроешь.

— А ты попробуй. Земля тоже достояние государства, а ею торгуют направо и налево.

«А может и правда «порезать» речку на куски, да и распродать по частям, как колбасу? — С преступной радостью подумал Вовтузенко,- это ж новый источник дохода! А «Папу Карло», корыто это теплоходное, тайком взорвать к чертовой матери, чтобы глаза не мозолило».

Позорное событие на теплоходе все еще угнетало память Вовтузенко, и он был бы рад отделаться от всех «улик», особенно от этого ржавого корыта. Ко дну его, так его, совместно с капитаном, чтоб не лыбился все время, моряк прудовый, стукач подлючий.

— Бери приток Усола Угор,- предложил  Вовтузенко.- Там и русло перегородишь, и нерестилище наладишь.

— Мелковат,- сомневался предприниматель.

-Углубишь и расширишь. Передам тебе луг в собственность. Техникой помогу. И никто тебе не под шапку.

«Сбагрю ему луг вместе с родником отца Ехрена, — злорадствовал Никмих.- Оба мудозвоны, вот и пусть судятся».

Бизнесмен согласно кивнул и выложил на флешку на стол.

— Завтра буду у тебя, с женщиной. Оформи все красиво,- предупредил Вовтузенко.

— Ты меня знаешь, Михалыч. Поросеночка фирменного запеку в сметане.

— Не, я по рецепту Кондратича отхожу от калорий. На морепродукты упор: лобстеры, зелень. Да, и осетра запеки, и пусть твои халдеи кости из него повынут. Блесни уж перед моей дамой сердца.

И ансамбль чтобы живой. Там у тебя этот, Сашко что-ли? Голосистый такой. Проникновенно поет «Владимирский централ», «Третье сентября», «Приходите в мой дом», этот, как его… «Наперсточник»…

— «Кольщик»! – Подсказал Слива.

— Во-во. Пусть распоются, как следует. Буду заказывать.

— Все сделаем в лучшем виде. И номер приготовим самый лучший.

Вовтузенко глянул на флешку:

— Нет уж. Я сам как-нибудь найду, где приткнуться. О Великове пока — никому!

Начудивший Великов смылся с рассветом. Очнувшись от недолгого сна, похожего на бред, он ощутил небывалую сухость во рту и боль в заднице.

Главный областной законодатель не помнил почти ничего из ночных похождений, но чувствовал, что творил нечто непотребное, и при этом были свидетели.

Досадуя на себя, он быстренько подхватился и воровато умчался в Мелгород, бросив свою свиту на произвол судьбы в Новом Усоле.

Отмахав километров сто, он понял, что забыл в номерах трусы, но возвращаться не стал, хотя трусы были дорогие и красивые с белыми ромашками на синем фоне.

У кого рейтинг больше

Щенячьего восторга ресторатора Сливы по поводу собранного на Великова компромата Вовтузенко не разделял.

Слива был из этих, из ползающих по земле. Вовтузенко же – из летающих. Пусть и низко, но летающих, и ему, с его высоты, ситуация просматривалась и шире, и лучше.

Ну, во — первых, почти все областное руководство – это извращенцы и выходками главного законодателя там никого не удивишь. В лучшем случае пожурят за то, что попался, а дальше пожалеют, поймут и еще охотнее станут принимать за своего.

Великов это еще цветочки. Среди представителей региональной правящей элиты есть такие — интересные с точки зрения сексопатологии — экземпляры, против которых Великов, с его невинным страпоном, как пивная пробка против лунохода.

Во — вторых, сама информация о том, что Вовтузенко самостоятельно склонен собирать компромат на начальство могла испортить не только карьеру маленького феодала, но и всю его дальнейшую жизнь.

Именно поэтому Вовтузенко решил хода флешке Сливы не давать. Более того, отправил по электронной почте в аппарат председателя областной Думы письмо, в котором сожалел, что не смог встретиться с ним во время его частного визита в Новый Усол, приглашал посетить район уже с официальным визитом.

Обещал достойный прием и всяческое содействие в поездке по территории.

И — ни намека на ночные дела. Но именно в отсутствии этого намека и крылся главный намек на то, что даже если что-то и было, то все заметано, и опасаться спикеру нечего.

Забегая вперед скажем, что уже вечером того же дня философ совершил новую попытку проехать на Лиман через Новоусольский район всеми своими машинами, в компании все тех же легких на подъем, развеселых девиц.

На этот раз попытка увенчалась успехом, и драматург уже через 80 километров вселился на Лимане в великолепный готический особнячок с оригинальными, коваными воротами, арочными окнами и чудесными авторскими витражами, где и предался размышлениям о судьбах крестьянства, вдохновляемый своими длинноногими музами сразу со всех сторон.

Принципиального дорожного инспектора Сторченко со службы все же поперли, однако, дело на него заводить не стали, и ему теперь предстоял нелегкий выбор своей дальнейшей судьбы.

Вечером того дня в Новом Усоле должно было состояться одно очень интересное, неформальное событие. А именно: полицейский Митрич и кочегар Степаныч должны были меряться у кого …уй больше.

Надо сказать, этот вопрос чрезвычайно волновал новоусольскую общественность. Споры не утихали ни на кухнях, ни в гаражах, иногда даже в конторах — в процессе рабочего дня — спорили.

Дело дошло до того, что районная знать устроила что-то типа тотализатора. Одни ставили на Степаныча, другие на Митрича и с волнением ожидали поединка.

Интриги добавляло то обстоятельство, что кочегар долгое время сохранял тайну, ни в какую не соглашался участвовать в состязании, говоря, что оно ему «на …уй не нужно».

Митрич же, привыкший сверкать своими причиндалами перед соратниками практически на всех разудалых гулянках, решительно, с каким-то даже азартом, шел на поединок. Похоже, ему самому было интересно, какого мотыля прячет соперник в своих суконных штанах.

И ждал только, когда Степаныч даст себя уломать.

Наконец тот повелся на уговоры и всяческие заманчивые перспективы, открывающиеся в случае победы, и согласился.

Перспективы и впрямь были соблазнительными. Ресторатор Слива, который, в общем-то, и был двигателем соревнования, гарантировал победителю небывалый секс- массаж от знойных таек.

Районное общество предпринимателей выставило приз лидеру – новенькую «Ниву».

Товарищество охотников и рыболовов приготовило чемпиону  ружье – вертикалку 27 ЕМ- К- М с золотыми пластинками на прикладе от ижевских мастеров.

А администрация района припасла почетную грамоту под стеклом в хорошей рамке. Эта цидулька имела несколько неуместный «статус»: «За пропаганду здорового института семьи».

Конечно, мероприятие могло носить скоротечный произвольный характер, как говорится, сошлись, померились и разошлись.

Однако, оборотистый молдаванин взял дело в свои руки и провел организацию соревнования на высочайшем уровне.

Придал, так сказать, ширь и глубь запланированному «междусобойчику», так, как никто даже и ожидать не мог. И все потенциальные участники и сами не поняли как во все это вовлеклись.

Слива долго хлопотал перед Митричем по поводу какой-нибудь, хоть завалященькой, медальки, медальку ему нацепили, что-то типа «Самый водолазный водолаз», но в нагрузку повесили два «глухаря».

Вот в этой медальке, по случаю «торжественного» повода, теперь и блистал «заслуженный кавалер»государственных наград, находящийся в международном розыске.

Во владениях коммерсанта, прямо на лугу, было оборудовано нечто среднее между рингом и сценой под навесом на случай дождичка, перед этим поприщем — расположены сидячие места для зрителей, тут — же было развернуто передвижное кафе, с закусками и напитками, и «стоящими под парами» мангалами.

Вся территория была огорожена, доступ  — только для избранных. Правда, под шумок предприимчивый организатор устроил продажу билетов для той части новоусольцев, которая, ввиду своей «незнатности», не могла претендовать на бесплатный «концерт», но, тем не менее, очень попасть на него хотела.

Привилегия бесплатного входа была предусмотрена лишь для районной элиты- в мужской ее части, поскольку женщины на представление не приглашались. Мужья опасались, что те могут сильно впечатлиться.

Наивные, они, кажется, не подозревали еще, что их пассии, в большинстве своем, уже были впечатлены. Причем глубоко!

Правда одна женщина на представлении все же была «предусмотрена» —  молоденькая медсестричка из поликлиники, имеющая при себе школьную линейку и набор средств для неотложной медицинской помощи.

В непосредственной близости от импровизированной сцены — под пляжным зонтом — был оборудован ее пост.

Именно этому специалисту в белом халате предстояло произвести контрольные замеры и обнародовать имя счастливого владельца доминирующего прибора.

Мероприятие открылось на 20 минут позже запланированного времени: Степаныч запаздывал.

К тому моменту в «зрительном зале» собралась главная часть публики, включая районного лидера, и почти все места уже были заняты.

Взволнованная медсестра также находилась на своем «боевом» посту.

За ограждением ее страховал навороченный желто- красный реанимобиль с усиленной навигацией, выкатываемый из потайных медицинских гаражей в самых исключительных случаях.

Надо сказать, что и с внешних сторон площадки собралась уйма народа, в том числе домохозяйки, студенчество, бюджетницы, присутствовали и жены знатных горожан, но они всяко маскировались платками, очками и одеждами и негласно болели за Степаныча.

Топтался в толпе и какой-то угрюмый охотник в камуфляже и с биноклем.

Хотя в общей массе преобладали все – таки женщины. Слива сэкономил на ограждении, оно было выполнено из какой-то крупной, военной сетки, поэтому лицам, находящимся за периметром, все было неплохо видно.

Полицейские, призванные следить за порядком, были настроены весьма миролюбиво, следили лишь, чтобы не было несовершеннолетних, взрослым же людям смотреть не мешали, и сами с нетерпением ожидали представления.

Наконец кочегар прибыл — его тайком доставила жена налоговика до ближайшего поворота на реку, от которого он уже вальяжно приковылял пешком, будучи в шлепанцах, футболке и с полотенцем на плечах: собирался сполоснуться в речке после поединка.

При его появлении толпа расступилась, раздались аплодисменты. Аплодировали естественно те, которые ставили на Степаныча.

У площадки дежурила и съемочная группа Маргариты. Разрешения на съемку «из зала» у нее не было (Слива заломил нереальную цену).

Однако запретить ее из — за ограждения никто права не имел. Поэтому телевизионщики заблаговременно выбрали местечко поудобнее и повернули с него камеру в сторону сцены.

— Будет у нас репортаж с праздника аборигенов, — поправлял ворот джинсовой рубашки режиссер Сергей.- Какой народ, такие и развлечения.

— Не понимаю, зачем нам этот сюжет?- Смотрела на сцену корреспондентка, — в фильм ведь его не вставишь.

— Для истории!- Хохотнул Сергей.

Меж тем представление началось. Соперники вышли на сцену, оба без штанов в синих халатах техничек до колен.

При этом Митрич слегка покачивался, было заметно, что он капитально под хмелем.

Лучи фонарей, пересекшись, сфокусировались на соперниках, публика замерла на едином дыхании.

Слива нарочно потянул время, заставляя зрителей понервничать. Наконец, когда кто-то из задних рядов, не выдержав напряжения, заполошно крикнул:

— Слива, давай!!!

дал отмашку.

Соперники сбросили халаты. Публика ахнула. Преимущество Степаныча было очевидным. Тем не менее, для «чистоты эксперимента» медсестра, полыхая румянцем, все же сделала контрольные замеры, чуть не упав при этом в обморок. То есть та, которая была призвана оказать, в случае чего, неотложную помощь, сама, похоже, нуждалась в ней.

Ее замеры подтвердили лидерство кочегара, очков Степанычу добавляло и то обстоятельство, что его мотыль, под ручками медсестрички, с готовностью приподнял щекастую голову, в то время  как посрамленный дружок Митрича стыдливо «отмолчался».

К тому же на «хозяйство» Степаныча пришлось использовать метр — рулетку, тогда как на Митрича хватило и линейки.

Срывающимся голоском сестричка — через подключенный микрофон — озвучила имя победителя, после чего площадку и все прилегающие территории накрыл гул бурных, продолжительных аплодисментов. И частый восторженный свист. Присутствующие в «зале» даже встали и лупили в ладоши так, как будто палками из подушек пыль выколачивали.

Находящимся снаружи вставать необходимости не было, они и так стояли.

Впрыгнувший на сцену Слива, подобно рефери в боксе, вклинившись между соперниками, взял обоих за запястья, подержал и поднял руку Степаныча.

Зазвучал гимн России, замелькали фотовспышки, серо — буро — малиновый государственный флаг Отчизны шустро побежал вверх по мачте, как огонь по соломенной крыше. Провожая глазами полотнище, Митрич невольно смахнул скупую патриотическую слезу.

Рыдали некоторые и за периметром. Всех распирала гордость за то, что «ракета» у нашего Степаныча в 30 махов!

На сцену поднялся начальник районного отдела культуры и держал речь. И как держал! Душевно, искренне и проникновенно. Сжав кулаки, обращаясь то к правому крылу зала, то к левому, а то и к середине, он говорил, что сей замечательный хрен, это не просто личное счастье  этого кочегара, это достояние России, а она, имея такой могучий потенциал, без сомнения, нанесет политический удар по проклятой Гейропе, по штабам ЛГБТ — сообществ и затаившимся пидо..асам, где б они ни прятались.

Теперь Родине есть, что предъявить миру, и тот испытает культурный шок!

Со своей стороны добровольно, в порядке трудовой дисциплины, этот подвижный оратор брал обязательства силами отдела закрасить все изображения радуг по району, и призвал военное ведомство оказать поддержку культуре, предложив военкому объявлять воздушную тревогу в случаях, когда настоящая радуга будет самовольно вставать в небе, с тем, чтобы население укрывалось в бомбоубежищах и не лицезрело этот тлетворный символ разложившегося Запада.

Активно рукоплеща, военный комиссар с места пообещал поддержать эту инициативу, правда, в душе сильно сомневался в своих возможностях, поскольку рупор давно был продан в металлолом, а кричать самому как-то не сподручно. Да и учения по гражданской обороне были основательно подзабыты населением, и куда бежать при случае, оно не знало.

За тем устроители мероприятия вручили чемпиону поединка ключи от внедорожника и великолепную двустволку.

— Всех баб перее…ал. Теперь и на «Ниве» нашей будет кататься. – Печально резюмировал охотник в камуфляже. Его тоскливая фигура еще долго маячила на фоне костров, пылающих в ночи.

Кочегар, по давней традиции поединков, приобнял своего проигравшего противника и великодушно передал ему вертикалку, держа ее горизонтально перед собой в обеих руках за стволы и приклад.

Под занавес участницы фольклорного ансамбля «Березушка» районного Дворца культуры в синих сарафанах и кокошниках, трогательно держась за руки, часто — часто семеня ножками в белых сапожках то в одну, то в другую сторону, задушевно, хором исполнили народную песню «Я за то люблю Ивана»…

Растянутой вереницей хор уплыл за кулисы, не меняя единого выражения лиц, самая последняя, приземистая, как елочка, румяная девица чего-то растерялась, потупилась, зачарованно поглядывая на Степаныча из — под густых ресниц, но тут же была поймана за руку чьей — то высунувшейся суровой рукой и сосмыкнута со сцены за ширму, куда улетела, мотая ножками по воздуху.

На том официальная часть была завершена.

Ощутимо потянуло горьковатым дымком мангалов, в полутьме проявились малиновые уголья, забулькала холодная водка.

С луга победитель на призовом «джипе», без заезда на реку, отправился прямиком в объятия горячих таек.

Митрич же, в лодке, ушел вниз по течению по реке, чтобы немедленно обстрелять новенькое ружье, поскольку был любителем этого дела.

Вскоре, с той стороны, из-за камышовой заводи послышались выстрелы. Без малого час полицейский  отводил душу, расстреливая во мраке ружейные патроны, которые ему доставили помощники.

Утки и прочая птица стаями и поодиночке с шумом, гамом и гиком покинули опасное место, звери разбежались, рыба затаилась.

А ночной снайпер все палил и палил по тарелкам, по бутылкам, по камышам, буквально скашивая их рядами, вдыхая кисловатый запах отработанного пороха и щурясь на мушку, которая в сумерках была почти неразличима.

Красная, пластиковая тарелка запуталась в ветвях ивы, и, сколько Митрич ни целил в нее, попасть никак не мог — рука плыла, и глаз замылился. Тогда стрелку привезли гранатомет. Первым залпом он разнес деревянные мостки за ивой, что возвели купальщики для ныряния, вторым развеял над водой и берегом катер спасателей, третий ушел у него в небо и там взорвался, посыпав осколками развалины водяной мельницы.

Отдачей от последнего выстрела снесло самого стрелка, он отлетел на тростник, растеряв шлепанцы и упустив раскаленный ствол, который ухнулся в реку и с шипением утонул, выварив из воды клубы пара.

Тарелка, как висела на ветках, так и осталась висеть на ветках.

К одиннадцати — туз

А что же любознательной Маргарите удалось узнать про этот замечательный город Новый Усол? А вот что. Основан в 1656 году, как дорожный острог; входил в засечную черту Московского государства.

Свое современное наименование получил аж в 1889 году по расположению на реке Усол.

В 1680-90 годах сильно страдал от набегов крымских татар. Потом крымские татары стали сильно страдать от него, поскольку Новый Усол укрепился.

И бывало так, что его войско гнало орды захватчиков до самого Крыма.

С 1766 город Новый Усол – город уездного значения. В нем проживало 1,5 тысяч человек, в 1867 – уже 9 тысяч.

В 1853 году в уездном городе Н. насчитывалось 4 церкви, 2,5 тысячи домов, 48 лавок.

В 1898 году через город прошла железная дорога.

Что касается экономики, то еще относительно недавно она была широко представлена предприятиями пищевой промышленности: маслодельным и консервным производствами, мясокомбинатом,  кирпичным и керамическим заводами.

В Новоусольском районе выращивали зернобобовые и эфирно  -масличные культуры, сахарную свеклу, подсолнечник. Разводили крупный рогатый скот, свиней, овец, лошадей, кроликов и птицу.

С приходом к власти Вовтузенко многие отрасли пришли в упадок или были разорены. И в настоящий момент понять, что работает, а что нет чрезвычайно сложно. Эту доктрину, пожалуй, можно сформулировать и проще — не работает ни хера.

Вы спросите, а на кой черт вся эта интересная информация была нужна Маргарите, молодой, современной, отчасти романтичной девушке, далекой от экономической науки? Потерпите. Скоро поймете.

Итак, пробила вожделенная пятница. На вечер этого дня у Вовтузенко был запланирован поход в ресторан, и не абы какой, а с Маргаритой!

Иными словами, то, чего поклонник так долго и целенаправленно добивался, вот-вот должно было произойти. У этого влюбленного тетерева от нетерпения аж пальцы на ногах сводило.

Правда, он опасался, что в неподходящую минуту живот его может подвести, будет пружинить, и он – Вовтузенко — не достанет партнершу в постели (ежели до нее дело дойдет). Тем более что пока занятия спортом не принесли желаемого результата, даже напротив, казалось, они только растрясли пузо, и то свисло еще пуще.

И, тем не менее, радость встречи вытесняла на второй план сомнения. И этой радостью Николай Михайлович жил.

Он заблаговременно предупредил одного из водителей, самого благонадежного своего любимчика Василия, что с вечера тот будет за рулем (Вовтузенко собирался расслабиться и хорошенько отдохнуть, а приличного отдыха он не мыслил без капитальной выпивки), дал указание помыть машину снаружи и изнутри и спрыснуть салон специальными ароматизаторами. Что молчаливый Василий и сделал, рассуждая про себя: «а то я и сам не знаю. Оно ведь сто раз делано было».

Надо сказать, что этот водитель весьма тонко чувствовал душевные движения своего патрона, плюс имел полезную привычку держать язык за зубами и не задавать лишних вопросов. За что и получал бонусы от судьбы.

Неоднократно Василию приходилось доставать шефа из сомнительных компаний. Уводить от игорного стола. Натягивать на него штаны, когда он собирался пуститься голым в пляс. Прятать от посторонних его сумку с деньгами. Вырывать у него сабли, ружья и пистолеты. Транспортировать его, пьяного, домой, что при такой-то туше было весьма нелегко. И отмазывать от нахмуренной Гликерии Андреевны.

Однажды было и такое, что патрон на банкете в честь праздника герба и флага Новоусольского района, будучи в совершенно непотребном виде, «распахнул» ширинку, явив свого «кукушонка» и стал бегать за женой заслуженного геральдиста из Москвы, угрожая как-то очень озорно:

— И тебя вые…у! И геральдиста твоего вые…у!

И неизвестно, чем бы все это закончилось, не случись на тот момент рядом водителя Василия. Он моментально смекнул что к чему и подставил озорующему шефу подножку. Тот плюхнулся на пузо, в полете, видимо, переосмыслил свое поведение и поднялся на ноги уже другим человеком: молчаливым, дисциплинированным и ответственным.

Как правило, на следующий день, после очередной попойки, проспавшийся Вовтузенко все допытывался у своего водителя, а что вчера было – то?

На что «непрошибаемый» Василий неизменно отвечал:

— А ничего такого не было.

Соответствующим образом к вечернему мероприятию был подготовлен и начальник местной полиции Митрич.

Иными словами трусоватый Никмих подбил своего соратника изолировать на ночь другого воздыхателя Маргариты, своего соперника, злокозненного Вениамина, чтобы он не отчебучил чего-нибудь непотребного в пылу своей ревности.

Чтобы как – нибудь не набросился или не подстрелил Вовтузенко.

Опытный Митрич находчиво вышел из положения. Он пригласил Вениамина в РОВД, якобы, на профилактическую беседу. Беседа эта касалась дуэлей и всего того, что они за собой влекут.

Приглашенный всяко недоумевал, что его «ни за что, ни про что» притащили в участок в столь позднее время и порывался смыться. Он  прекрасно помнил, что любимая встречается с Вовтузенко и всеми мыслями и устремлениями был в том самом ресторане, где эта проклятая встреча должна была состояться.

Митрич уже давно «пробил» оператора, знал, что его родители «всего — лишь» театральные деятели, а потому особо миндальничать с приглашенным не собирался.

С другой стороны, тот все ж таки работал на областном ТВ. Значит, имел какие-никакие связи и возможности в СМИ, которые могли неким образом впоследствии проявить себя, поэтому полицейский включил, на всякий случай, эдакого простачка и беседовал с телевизионщиком с позиций свойского мужика, который, исходя исключительно из добрых побуждений, решил по — отечески вразумить несмышленого юношу.

У себя в кабинете он предложил «задержанному» чая и повел разговор в том русле, что дуэли остались в прошлом. А тот, кто все же вспоминает о них, рискует попасть за решетку, так как такие поединки запрещены законом:

— Вот вы вызвали главу района, уважаемого человека, на дуэль, и, надо сказать, поступили очень опрометчиво.- Вразумлял полковник оператора, размешивая серебряной ложечкой чай в граненом стакане, глубоко сидящем в  подстаканнике, чуть не по верхний обод. — Прокуратура может возбудить на вас дело.

— Неправда, Александр Дмитриевич. В нашем Уголовном кодексе нет статьи за дуэль, — парировал Вениамин.

— За дуэль нет, – согласился наставник.- Но сам факт вызова можно квалифицировать, как оскорбление личности. А за это уже статьи со 130 по 138. — Ласково улыбнулся полковник.

— И это неправда,- тоже улыбнулся собеседник.- 130 статья отменена.

Полицейский с досадой отхлебнул из стакана, сведя на него глаза. «Хорошо подготовился стервец,- прикидывал он.- Голыми руками не возьмешь». Толстый палец лежал в ручке подстаканника, как в околечье курка.

Митрич решил зайти издалека, повел какую-то пространную речь про уважение к старшим по возрасту и по званию. Намекнул на то, что надо почитать руководителей всех рангов, иначе дело может кончиться печально.

Потом, неожиданно для самого себя, без перехода, съехал на свою, видимо, больную тему  пиз…ы. Заверил доставленного, что все проблемы от нее и снова с шумом отхлебнул из стакана:

— Вот смотрите, все места дислокации, как и влагалище, заканчиваются на «ще». Стрельбище, кладбище, лежбище, — просвещал начитанный полицейский. Вениамин глядел на него во все глаза.

Он никак не мог понять, к чему этот мусор с большими звездами клонит:

— Нерестилище, стойбище, хранилище, чистилище,- великодушно расширил словарный запас «наставника» Вениамин, — ага, и вот еще, самое подходящее — узилище!

— Правильно! — Подхватил Митрич,- я рад, что мы с вами мыслим в одном направлении.

— А почему на «ще» — то? – Тихо спросил оператор.

— Да потому, что во влагалище вся наша погибель и таится. Там она дислоцируется. Смотри (Митрич по свойски перешел на «ты»): войны от нее, недомогания от нее, алкоголизм от нее, и все преступления на бытовой почве, которые доминируют в нашей уголовной статистике, от нее же.

— Поразительная логика! — Восхищался оператор, — а что ж делать?

— Осознать и уклониться, иного пути нет.- Встал по стойке смирно полковник.

— Александр Дмитриевич, я могу идти?- Болезненно сощурился Веня.

— А куда ты пойдешь?- Вкрадчиво осведомился Митрич.

— Ну, не знаю, в гостиницу…

— А потом?

— Это что, допрос?

— Просто интересуюсь по дружески. Где мы тебя можем увидеть сегодняшним вечером? Какие, так сказать, стратегические планы?

— В ресторан, может, схожу.

— Вот! – Торжествующе поднял палец полицейский и продолжил.- А что тебя туда манит? Пиз…а. А пиз…а, это беда, как мы только что выяснили. Так что побудь – ка ты в участке до утра. Подумай, остынь. А то наломаешь дров.

— Как я понимаю, это задержание. Давайте тогда адвоката.

— Никак нет, не задержание. И в камеру мы тебя помещать не будем. Посидишь с ребятами в дежурке. Они любят истории слушать, расскажешь им что-нибудь. И время до утра быстро пролетит.

— Тогда имею право позвонить.

— Отставить. Можем расценить твой звонок, как сопротивление полиции, а это уже камера, возможно надолго.

Сердобольный Митрич смотрел на неопытного юнца и лыбился во весь свой силовой рот. Он сбрил свои пушистые усы, в ознаменование хоть какого-то протеста против своего давешнего проигрыша в поединке с кочегаром, ну и заодно, чтобы освежиться. И теперь лысая улыбка полицейского была похожа на прорезь в урне для голосования.

Водитель Василий привез Маргариту в ресторан в тот момент, когда Вовтузенко был уже там.

Хозяин заведения принимал высокопоставленного клиента на должном уровне. Посторонних в банкетном зале не было, вышколенный персонал радовал глаз фирменной стильной одеждой, блюдА, которые заранее обозначил дорогой гость, уже были или частично приготовлены, или готовились, и непередаваемый  аромат  с кухни несся аж до зала.

И она вошла в зал на невозможно высоких гвоздях, одетая в вишневый брючный костюм и плотно застегнутую белоснежную шелковую блузку — воротничок — стоечка. Русые волосы Маргариты были убраны в двойную косу — колос, которая плетеными змеями начиналась у нее на груди и, через оба плеча, за ушками восходила в единую точку над самым челом. С одного чудесного ее ушка на цепочке, поблескивая, свисала серьга в виде длинной узкой золотой пластины с клеймом, в другое было продето вызывающе крупное золотое кольцо — обруч.

Фарфоровые пальчики блистали колечками.

Молодая женщина приготовилась к походу в ресторан и выглядела просто ошеломительно!

Кавалер, успевший махнуть две рюмки водки для храбрости, от восхищения раскрыл рот. Его губы лоснились.

Следуя стратегическому плану, он слямзил у супруги золотое кольцо с бриллиантом — на подарок. Оно буквально жгло его через карман.

Он вскочил, поймал ручку девушки и слюняво облобызал ее, как голодный кобель кость.

Расселись. Мужчина самостоятельно наполнил рюмку, с размахом закинул водку в свою глотку, блеснули пуговицы на рукаве его пиджака. Надеть косуху сына на рандеву, и тем самым подмолодиться, сластолюбец так и не решился, не стал рисковать и с корсетом.

Он вдохнул и ощерился так, что стали видны десны:

— Я ведь, Маргарита, и праздников – то не вижу. Пашу день и ночь, как проклятый. И с кем дело имею? Да со всякими нижестоящими. А это ж мужичье некультурное. Ни красоты тебе, ни беседы умной. Лизоблюды, словом, серые. И тут вы, ну вот, как луч света в темном царстве.

Официант подал Рите меню. Гостья внимательно изучила ассортимент блюд и, двинув пальчиком, чего-то заказала, ее спутник не вникал.

Красота Маргариты, преувеличенная призмой водочного графина, подействовала на Вовтузенко, как обух на быка. Ум зашел у него за разум и там остановился, густо искря.

— Девонька, солнышко, будь снисходительна к императору этой маленькой империи. — Честно попросил он.

— А разве я не снисходительна, Николай Михайлович? — Лукаво спросила прелестница. – Я же приняла ваше приглашение, и вот я тут — с вами.

— Это – нет вопросов! – С готовностью откликнулся Вовтузенко, — просто я хочу выпить с вами на брудершафт.

— Да вы шалун, Николай Михайлович.

— Еще какой! Между прочим, этот шалун вам подарочек заготовил.

— И какой же?

— Обещаете выпить со мною на брудершафт?

— Ну, не знаю, если только как друзья.

Официант вспенил игристым фужеры. Гость достал бархатный футлярчик, протянул спутнице. Та подняла крышечку, искры снова запрыгали в ее изумрудных глазах. Она, словно в испуге, захлопнула футляр.

— Я не могу это принять.

-Умоляю!

-Хорошо. Но опять — таки, если вы это дарите, как друг. Иначе – заберите.

Даритель «обреченно» закатил глаза. Дескать, само — собой.

Маргарита примеряла колечко на средний палец, оно было явно великовато. Однако, одаренная не подала вида, вернула украшение в футлярчик, спустила того в сумочку.

Слива подсматривал из — за ширмы. Он видел, как пара переплелась локтями.

Вовтузенко хлебнул чуть не до дна, Рита едва пригубила. Мужчина ткнулся мокрыми губами в губы девушки, ему показалось, что она тихонько ответила.

Крыша кавалера съехала окончательно:

— Ах, Марго, да что эти камни? Пыль! Хочешь я тебе, как царь, все свое государство преподнесу на блюде? — Как-то очень бодро икнул он.

На белоснежной скатерти, на широком серебряном щите, усыпанном ледяной крошкой, возлежали устрицы. С широченной, плоской тарелки окруженные зеленью свалили  — чуть не на стол  — свои тяжелые «боксерские» клешни малиновые омары.

С многоярусной  настольной «этажерки», увенчанной целым выводком персиков и груш, свисали разноцветные гроздья винограда.

В отдельной глубокой емкости дымилась холодком нарубленная тетраэдрами сахарная мякоть арбуза…

Ансамбль быстро подстроил инструменты. И вскоре голосистый, чернобровый Сашко — исключительно душевно  — запел  свой любимый «Владимирский централ».

— Это как же вы мне подарите район, если в нем ничего нет?- Проявляла осведомленность девушка, вращая в руке душистую грушу.

— Это как это нет?- Набычился герой — любовник, — он понял, что просто-таки обязан оглушить даму сердца. По другому – никак!

— А реки наши, а поля? А Дворец культуры какой замечательный! Хочешь, тебе сейчас прям будут прислуживать человек пятьдесят?! Марго, стань моей царицей. А то, государство есть, а государыни нет. Не порядок это!

— А у вас же есть жена?

— Да какая это жена, когда у ней не вспомнишь, где перед, где зад. Круглая, как тыква, и глаза на макушке!

Вовтузенко бодро загоготал, довольный тем, что «выпек» такую, как ему казалось, сдобную шутку.

Подруга его смеха не поддержала.

«Царь» снова замахнул водочки, наращивая разгон, неловко отер ладонью губы. По красноте лица Вовтузенко уже не уступал омарам:

— Да, что жена, черт с ней, с той женой. У меня такая керамическая фабрика есть, что в Москве такой нет. Золотое дно! Полторы тысячи наименований изделий выпускает. На экспорт наши чашки, петушки и свистушки всякие идут… Вот поедешь в Италию и найдешь там наш свисток, да как свистнешь. Хочешь, подарю тебе керамическую фабрику?

Официант снова взвинтил фужеры шампанским.

Вовтузенко потянулся своим к Ритиному.

— Керамическую фабрику не хочу.- Капризничала девушка. Игристое слегка закружило ей голову. Захотелось какой-то игры.

— Возьми тогда маслодельный комбинат.

— А не жалко, Николай Михайлович?

— Что — о?! Что бы Вовтузенко для своей царицы какой-то вшивый комбинат пожалел? Хочешь, прямо сейчас на тебя и перепишем? Там 90 процентов моих акций. Весь контрольный пакет. Владей! — Старался перекричать он разошедшегося певца.

— Давайте о делах завтра поговорим. А теперь будем отдыхать!

«Я календарь переверну,

И снова третье сентября,

На фото я твое взгляну,

И снова третье сентября»…

Лился рекой чудесный вокал СашкА. Эта река словно подхватывала и несла.

Вовтузенко опять  догнался водочкой, оттопырив для изящества пухлый мизинчик.

— Нет! — Решительно выдохнул он в паузе между песнями, целясь вилкой в крепенький маринованный огурчик, облепленный бахромой укропа, обернутый лоскутком смородинового листа. — Комбинат оформим на тебя прямо сейчас. Я так решил.

Хочу, чтобы ты прямо тут почувствовала себя «владычицей морскою». Потом поедем к тебе. Мне тут начинает надоедать. Тут жарко, тебе не кажется? — Он распустил узел галстука, вызвонил водителя, неловко тыча пальцем в телефон.

Василий материализовался у стола, патрон что-то сказал ему, привставая к его уху в два приема. Тот понимающе кивнул и удалился.

Кавалер пригласил даму на танец. В пляске чувствовала девушка, что партнер уже слабо владеет своим массивным телом, и оно кренится то вправо, то влево, а то и ходит вокруг, помимо желания хозяина.

— Хозяйка,- дышал перегаром Вовтузенко.- Все для тебя… А ну — ко, давай- ка «Свечи»! — Крикнул он сладкоголосому вокалисту, кинулся к нему, ухватился за микрофон и стал не в лад невпопад подпевать, перекрывая своим праздным мычанием стройный голос ресторанного певуна.

Примерно через полчаса в зал вернулся Василий с портфелем в сопровождении двух загадочных спутников. Один худой в пиджаке с кожаными «локтями», второй квадратный с барсеткой и в спортивном костюме. Худой был взъерошен, страшно чем-то недоволен и это недовольство не скрывал.

Квадратный ухмылялся, с интересом озирая яства.

Придвинув стулья, все, кроме водителя, расселись за столом. Вовтузенко щелкнул пальцами официантам, те услужливо освободили место на столике, под бумаги.

Хотя поблизости было множество свободных столиков.

— Оформляй все на нее.- Коротко дохнул «хозяйствующий субъект» на худого, кивнул на подругу и выставил на стол портфель.

— Что все-то?! — Взвился худой.

— Масло и керамику.

— Ох, Коля, пожалеешь ведь!

— А ты меня поучи, поучи, — мычал Вовтузенко. — Говорю, оформляй, значит оформляй, а то вмиг вылетишь у меня из штанов.

— Можно тебя на пару слов? — Спросил упертый худощавый у Никмиха. На Риту он старался не смотреть.

Приятели  отошли. Тот, что был с кожаными локтями, стал тихо, но настойчиво что-то втолковывать Вовтузенко, наклоняясь к нему, поскольку был выше, тот вроде прислушивался, невпопад сжимал губы, качался и мерцал глазками.

Наконец сам что-то очень серьезно наговорил «кожаному» в ухо, и собеседники вернулись за стол.

На этот раз худосочный уже не спорил. С каким-то необъяснимым обречено – ироничным видом спросил у Маргариты с собой ли у нее паспорт. Деловито посадил на нос очки,  раскрыл «корки» и стал выполнять шариковой ручкой какую- то заковыристую бумажную процедуру, то и дело сверяясь с документом.

Нередко он подпихивал девушке бумаги, тыкал в них пальцем:

— Подпиши здесь и здесь.

Наконец передал журналистке увесистый пакет документов.

— И машину на нее запиши, — совсем уж не ворочал языком Вовтузенко.- Вот и нотариус здесь,- кивнул он на лыбящегося квадратного.

Переписали и автомобиль.

Нам неизвестно кем был тот самый худощавый. Но необходимые полномочия, похоже, он имел. Руководствуясь которыми и оформил бумаги, видимо всерьез разозлившись на своего патрона.

Юрист, со своей стороны, заверил факт этой самой передачи печатью.

После чего гости встали и пошли на выход, почему-то легко перебраниваясь между собой. Нотариус, правда, вернулся, подхватил на пальцы гроздь винограда, подмигнул Маргарите и тут же отправил ягоды в рот.

Наконец эта парочка растворилась в арке выхода.

— Довольна? — Поднял на даму сердца осоловевшие и словно бы злые глаза благодетель. — Он приподнял еще одну, ту самую роковую седьмую рюмку. Потянул из нее, выронил драгоценный хрусталь и свалился на пол, видимо с полным осознанием выполненного долга.

— Гусар! — Выкрикнул из-за ширмы Слива, сам успевший хватить коньячку.

Василий передал ключи от BMW Маргарите. Поднял за подмышки романтического героя, поволок его к выходу. Сотрудники ресторана кинулись помогать. При этом один, очень юркий, ухватил богатого посетителя за ноги, взялся руками за лодыжки, как за ручки плуга. Торчали коричневые туфли.

— Всем бл…м строиться! — Безумно крутил клиент набыченной, картофелеобразной головой.

«…Владимирский централ, ветер северный,

Когда я банковал, жизнь разменяна,

Но не очко обычно губит,

А к одиннадцати туз»…

Домой подгулявшего прелестника везли на такси.

Любовь нечаянно нагрянет

С утра Гликерия Андреевна отправилась в Мелгород устраивать судьбу младшенького несчастного Феденьки. Мать считала, что муж и старший сын затюкали ее любимца. Добыла всего за  «ничего», за 5 тысяч долларов у ясновидящей Зухры дополнительное мощное средство от хронического трансвестизма: какую-то жолудиную настойку с добавлением слезы испуганной козы, и – в дорогу.

Лично проследила, чтобы прислуга загрузила продукты и вещи, которые она приготовила для сына, дала ценные указания домработнице Елене и пустилась в путешествие на свой страх и риск в одном из многочисленных семейных автомобилей, управляемом одним из водителей супруга.

Солнце всходило на востоке, озаряя все новые и новые пространства. Вскоре его свет захватил восточные поля, потом луг, а потом и Новый Усол.

В момент выезда Гликерьиной машины на федеральную автодорогу, эта дорога уже была освещена Солнцем, однако тут же с обеих сторон пошел тесный смешанный лес, сдерживающий лучи светила, автомобиль снова занырнул в потемки, водитель даже включил фары.

Драгоценную настойку Гликерия Андреевна держала в руках, боясь, что без присмотра она может как-нибудь расплескаться.

Под лобовым стеклом на резинке кувыркалась фигурка какого-то непонятного лупоглазого, ушастого существа с кошачьими усами, как бы строила Гликерье рожи и попугивала растопыренными лапками.

Зачем такая хрень повешена под стекло не знал ни сам водитель, ни Гликерия, ни эта хрень.

Вовтузенко очнулся уже после отъезда своей благоверной. Он обнаружил себя в комнате старшего сына Михаила, лежащим на постели в костюме, туфлях и галстуке. Накануне, вернувшись домой из ресторана, передвигаемый своим водителем Василием, прямо с порога несчастный бабник заревел, что застрелит любого, кто приблизиться к нему ближе, чем на пять метров, затем был брошен на убранную двухспалку, где и провел ночь в бреду, разбросав по цветастой подушке свои редкие, длинные волосья, которыми обычно старался замаскировать сугубую лысину.

И вот теперь, после пробуждения, испытывал все симптомы классического, можно даже сказать, эталонного похмелья: голова раскалывалась, во рту было сухо, память, в плане вчерашнего, как отшибло.

«Смотав» с шеи галстук, Вовтузенко в ярости швырнул его на пол, проследовал на негнущихся ногах к бару.

Тот был заперт. Хозяйка собрала по дому все спиртное и закрыла в баре. Ключ забрала с собой.

— Ленка — а!- Промычал хозяин и сам поразился сиплости своего голоса. Домработница вкатилась на своих крутых бедрах- колесах.

— Открой. — Боднул работодатель головой воздух в сторону бара.

— А нечем.

— У тебя в комнате есть выпить?

-Только вино.

— Неси. Токо открой сама, у меня руки трясутся, пробку не выну.

Вовтузенко замахнул граненый стакан крымского «Ай-Сереза», поморщился от его медовой сладости. Подумав, налил еще…

Какие-то обрывки событий, имевших место в ресторане, кружились в его памяти мусорным вихрем, разгоняемые тревогой неизвестности.

Помнил, что пел в микрофон, что-то подписывал, кому-то угрожал и вроде неуклюже выплясывал.

«Все-таки хорошо, что я не президент, — заливал в себя вино выпивоха. — В таком состоянии запросто ядерную войну  можно развязать».

И тут в вентиляции засопели.

Хомячок!

Его проклятое частое сопение громом гремело в голове Вовтузенко. В глазах сверкали молнии. Выронив бутылку, схватившись руками за голову, елозя по ней обеими руками, словно намыливая, страдалец бабахнулся на постель пузом, медленно — медленно натянул на голову подушку.

Вы видели картину Мунка «Крик»? Перед падением лицо у несчастного пьянчуги было именно таким.

Лежал долго. Наконец сел, свесив ноги с постели. Вино начало работать. Вроде полегчало. Беспросветный гулена кое — как налапал где-то в трусах телефон. Набрал по памяти номер своего верного водителя:

— Васька, а что было-то вчера?

— Да ничего такого, — загадочно ответил тот.

— А что «ничего»?

— Два завода вы подарили той девушке, что с вами в ресторане была. Маргарите то есть, — помолчав, тоскливо отозвался шофер.

— Заводы — маслодельный и керамический? — Двигал губами вчерашний хозяин, как будто у него были другие заводы.

— Точно…  Да заводы, это что. Вы Бэху ей отдали, а это м а ш и н а.

Вовтузенко «скомкал» свой телефон. Два практически «заповедных»  его актива по глупости его, да по пьяни, уплыли в руки девчонки, которая и поцелуем его внятным не одарила.

«Ничего, она маленькая, глупенькая, все назад отдаст,- раскидывал мозгами этот щедрый мужчина. — Скажу, что такие подарки просто так не делаются. Вот станешь моей, тогда и поговорим… В крайнем случае, припугну».

Кавалер представил перепуганную, растерянную девицу и даже ощерился от предвкушения ее реакции.

Он успокоился и добродушно поиронизировал над собой: «Не зря у Усатого меня придурковатым считают. Вот так вот взял и спустил все в один вечер ни за что, ни про что. На такой «подвиг» только такой, как я и способен».

Потом, уже на полном серьезе, стал собой страшно гордиться.

«Это, без сомнения, поступок. А на него может решиться лишь настоящий мужчина и сильная личность»!

Глянулся даже в зеркало и увидел там марсирующего Императора с орденской лентой через грудь с золотой саблей и в треуголке. Почему-то очень румяного.

Толстяк пошарил у себя по карманам, проверил портфель: ключей от BMW нигде не было. Он вызвонил начальника районного ГИБДД Туликова.

Тот отходил от очередного запоя, правда, в отличие от Вовтузенко, боролся с похмельем уже третий день подряд: пил всякие таблетки и настойки, очищая печень и почки. А потому кое-что уже соображал.

Его счастье, что какое-то продолжительное время он находился в алкогольном ступоре и не знал, что принципиальный инспектор Сторченко снова «поймал» высокопоставленного «гуся» из области. Иначе застрелился бы.

— Мой Бумер, кажется, угнали. Не могу его найти, — как-то очень неуверенно мычал «пострадавший».

— Черного?- Спросил Туликов.

— Его.

— А чего его, ква, искать-то, ква, Михалыч? Стоит припаркованный, ква, у гостиницы. Хорошо бы, Михалыч, ква, там платную парковку сделать, а то и автостоянку, ква, оборудовать. Документы, ква, мы подготовили, — не упускал своей выгоды ГИБДДэшник.

— Потом, потом, — отмахнулся  глава. Он нащупал в столе запасные ключи — без брелока — от BMW и, пешим порядком, отправился к гостинице.

Около нее он нашел свою голубушку — Бэшку, забрался в нее, как медведь в родную берлогу, отключил оглушившую его сигнализацию и проехал к райадминистрации. Шапокляк, как всегда, была на посту. Как-то по детски смачно она насасывала леденец, наглаживая ногтем его фантик, лежащий на столе:

— Коньяк, квас, кофе, чай, тан, минералка, парное молоко?- Подняла она равнодушные глаза на Вовтузенко.

«Ночует эта крыса тут, что — ли»? — В который раз мысленно сплюнул тот. Женщина имела на редкость крепкие зубы и вполне могла позволить себе крепкую конфету. Любой леденец, словом, ей был по зубам.

В отличие от начальника, в хозяйстве секретарши был полный порядок.

— Давай чай. Черный.- Ответил шеф, лапая ручку двери.

Эмма Петровна занесла чай и бублики на подносе. Поставила его перед руководителем.

— Бубликов убери. Без бубликов башка трещит, — велел глава.

— Вам бы, Николай Михайлович, раз вы имеете такую нестандартную фигуру, хорошо бы напузник носить. Сейчас продаются такие добротные, на резинках. Хотите, закажу по интернету? Они телесного цвета, разные оттенки. Поскольку вы белый, как сметана — закажем белый. Под рубашкой незаметно будет. И брюхо не будет так мотыляться.

А лучше — утягивающие рейтузы, под самые подмышки. — Рассуждала Шапокляк, составляя чашку, заварник и блюдце на стол. Ее лица Вовтузенко не видел. Тем не менее, однозначно определил, что она издевается.

— А вам бы, Эмма Петровна, бородку отпустить, как у этого, у… как его паразита, у Ришелье, вот, – парировал он. — Очень бы вам к лицу пришлось. Ришелье  — это такой кардинал был в Италии, весь серый из себя. Все лез, куды его не просят.

— Ну, во – первых, все это происходило не в Италии, а во Франции,- поправила очечки, сверкнувшие тоненькими стеклышками Эмма,- а во – вторых, серым кардиналом считался не Ришелье, а его помощник отец Жозеф Франсуа, который носил серую сутану.

В свое время Вовтузенко купил в переходе со скидкой диплом и ученую степень. Хотел диплом стоматолога, ну на него не хватило какой-то мелочи, пришлось довольствоваться «корками» зоотехника, что тут же, прямо в переходе, и определило дальнейшую карьеру подпольного «выпускника».

Не знал Вовтузенко, что днем ранее, там же, то есть в переходе, прошел ускоренный курс обучения другой соискатель, купив за 10 минут диплом архитектора. Именно этот «архитектор» и спроектировал коттедж для Вовтузенко, где все было сикось- накось.

Эмма догадывалась о «высоком» уровне образования своего шефа и не упускала случая, чтобы не продемонстрировать свое превосходство в этой области.

— Кстати, у вас там, в приемной, посетитель, — между делом напомнила Эмма.

-Откуда?

-Из народа.

-По какому вопросу?

-По личному.

— Скажи ему, пошел он на …уй, тот посетитель. Занят!

«Ничего, — злорадствовал этот широкий окорок, провожая взглядом секретаршу. — Сейчас на несмышленой Маргарите отыграюсь. Играючи заберу у этой  девчонки свое имущество. Оставлю дурочку с носом».

Он достал телефон, поднял его перед собой на уровень носа, сфокусировал на клавиатуре свой взгляд и стал медленно набивать пальцем номер, то и дело ошибаясь и промазывая. С перепоя в глазах двоилось и тройка прикидывалась восьмеркой. Но вот наконец пошли гудки.

-Да-а. — Флейтой «пропела» Маргарита.

— Маргарита Витальевна, вчера все было хорошо? Вы довольны?

Молодая женщина ответила, что довольна вполне.

— А как насчет повторить?- Подмазывался ухажер.

— Поживем, увидим,- ответила девушка.

— Я чего звоню, Марго. Я вчера, кажется, махнул лишнего, ну простите, обалдел от вашей красоты. Какие – то там заводы вам напереписывал, вы уж не судите строго старого дурака, ну почудил немного… К вам сейчас подъедет мой нотариус, вы уж передайте все обратно. Вы же не относитесь ко всему этому серьезно, правда?

— Нет, Николай Михайлович, я как раз — таки к этому серьезно отношусь. Вы – мужчина взрослый, авторитетный, отвечаете за свои поступки, поэтому я приняла ваши подарки.

Вовтузенко слушал, разлепив мясистые красные губы, и не верил своим тоже красным ушам.

— Тогда рассчитываю на ваш поцелуй.- Бодро приосанился глава.

— Поживем, увидим, — ответила Маргарита. — И машину, пожалуйста, верните на место.

— Какую машину?

— Мою.

«Ах ты ж стерва. Вот стерва»! — Охреневал этот знаток женской красоты от такой наглости своей «несмышленой» возлюбленной. Невероятно, но он чувствовал возбуждение. Красивые стервы всегда манили его. А от таких ярко выраженных дурость била ему в голову просто шипящим фонтаном.

Он понял теперь, почему сразу втрескался в эту самую Маргариту. Как только она вошла в его кабинет, своей интуицией, своим животным чутьем распознал в ней стерву и, очертя голову, пошел на нее, как корабль на рифы.

И если раньше он просто хотел обладать девушкой, то теперь это желание удесятерилось.

Новоявленный голодранец снова схватился за телефон. У него еще теплилась надежда.

Дело в том, что свои заводы всевозможным бл..дям он раздаривал не первый раз. Но опытный его «ангел — хранитель» Кузьмич, тот самый, взъерошенный — худощавый из ресторана, с кожаными рукавами, ведший дела Никмиха, «зная прикуп», оформлял бутафорские договоры. Сам, впрочем, доли в имуществе клиента не имея.

— Слышь, Кузьмич,- нерешительно прокашлялся нашкодивший Вовтузенко. — Кстати, как сам-то?

-Хорошо.

-Ты вчера по нашему старому плану сработал в ресторане? Фальшивочку ей подложил?

-Нет.

-Да ладно, знаю я тебя, — как бы добродушно подтрунивал обобранный сластолюбец .- Ты меня просто стращаешь, старый проказник! Хе-хе…

— На сей раз бумаги составлены верно. С нотариусом!

-И что, в них комар носа не подточит? Ну, может, лазеечка какая? Ма-а-хонькая.

-Нету никакой лазеечки.

-За что же ты со мной это сотворил? Свинья ж ты западносибирская!

— За то, что ты мудак!

Разъяренный Кузьмич бросил трубку.

«Мудак и есть», — глубокомысленно тряс свисшими щеками погрустневший ходок, тиская трубку. Его брови встали домиком, углы губ обвалились.

А в это время другой поклонник девушки Вениамин в суде катал на соперника заявление. Оператор обвинял главу района в использовании служебного положения в личных целях.

Юноша вынужденно провел бессонную ночь в дежурке, в компании смешливых ментов. Он развлекал их рассказами о телевидении, зачастую грустными, а стражи порядка почему-то думали, что он взялся веселить их своими историями и ржали не в лад и невпопад, чем приводили Вениамина в недоумение, а то и в негодование.

И, чем больше он ярился, тем громче они смеялись. Несчастный возлюбленный своим богатым творческим воображением представлял, что в тот момент конкурент мог вытворять с Маргаритой в своей машине, в какой-нибудь сауне или в номере гостиницы и готов был разреветься.

Из отдела юноша вернулся в гостиницу и теперь буквально ворвался в номер к подруге.

Он ломился к ней с утра, но она не открыла. Теперь дверь ее номера была не заперта.

— Собираемся и немедленно уезжаем отсюда!- С порога заявил возбужденный воздыхатель, зачем-то окидывая красными от бессонницы глазами номер. Заглянул даже под кровать. Впрочем, напрасно: зазор между днищем постели и полом был ничтожным, туда никак не мог втиснуться человек. Тем более пузастый Вовтузенко.

— Веничек, я тебя не понимаю.- Ходила за ним возлюбленная, держа в электрических щипцах свой чудный локон.

— А чего тут понимать?!- Петушился оператор.- Грузимся в машину и — домой. Делать нам тут больше нечего.

— Сам так решил?

— Сам.

— Вот сам и едь. А у меня тут еще дела есть.

— Какие?!

-Принять свои заводы. Провести ревизию, инвентаризацию. Возможно, поменять руководство.

— Какие еще заводы?! Ты, видимо, бредишь? Я уже давно замечаю, что тут все под наркотой. Тебя тоже подсадили?

— Вениамин, нам надо серьезно поговорить. Сядь.

Оба сели. Рита на постель. Веня — сбоку, в кресло.

— У меня появилось два завода. Ну, так получилось. Теперь я собственница. Хозяйка, понимаешь? Я в трезвом совершенно уме, и хватит истерить: «наркота», «бредишь»…

-А-а! — Догадался взволнованный поклонник, — губастый подарил тебе завод за то, что ты отдалась ему этой ночью! Ну, берегись же бобер прилизанный!- Воскликнул Вениамин, адресуясь, по ходу, к невидимому сопернику и выскочил из номера.

Он сам не понял, как в его руках оказалась швабра. Испугав ту самую трехцветную кошу, промышляющую в этом зачуханном трактире, он  вынесся со шваброй на улицу, преодолел площадь и ворвался в здание администрации.

Ровно в тот момент, надо ж такому случиться, полицейский с ресепшена залез под стол поправить электроштепсели в пилоте, и  «вооруженный» юноша беспрепятственно проскользнул мимо него. Он буквально взлетел на своей швабре на второй этаж, где находился кабинет главы.

Как говорится: «И кто из нас Маргарита»?!

Шапокляк в приемной, словно в такт с охранником, тоже стояла спиной ко входу, пыталась затолкать на верхнюю полку зеленую папку с документами.

Воинствующий оператор рванул на себя ручку двери кабинета с табличкой «Глава района Н. М. Вовтузенко» и вскоре оказался нос к носу с ненавистным конкурентом.

Сказать, что Вовтузенко удивился, это ничего не сказать. Он испугался, трухнул не на шутку и глазел на налетчика круглыми выпученными, как у краба, очами, с каким-то даже невольным интересом, как застигнутый врасплох паразит на санитара с желтым баллоном отравы.

Вениамин, с ходу, наехал животом на второстепенный стол, примыкающий к главному, дотянулся шваброй до макушки соперника:

— Вот тебе, бацилла толстопятая!

Толстяк метнул в обидчика чашку. Обидчик увернулся и вновь пустил в ход свое орудие возмездия. Он пытался достать сладострастного охальника почем ни попадя: по башке, по брюху, по плечам, соскальзывая со стола, попадая между столами и прыгая на столы снова. Чаще промахивался, но когда попадал, испытывал невероятное наслаждение, как будто утолял нестерпимый зуд.

Падали стулья, летели со стола предметы, взлетали листы бумаги, в воздухе серебрился какой-то порошок.

Противник, как мог уворачивался, запуская в «бандита» все, что оказывалось в пухлых руках: поднос, письменный прибор, заварник.

В этот момент дверь распахнула Шапокляк, раскрыла рот, чтобы что-то крикнуть, заварник угодил ей прямехонько в эрудированный лоб, накинув на шею секретарши петлю из теплой чайной струи, и Эмма Петровна снова закрыла дверь, так и не придумав, чего бы сказать.

Оказалась в нужное время в нужном месте!

В кабинет ворвался прошляпивший налет полицейский и, потрясая пистолетом, выдворил налетчика в коридор, где защелкнул на его худых запястьях наручники. Многолетний посетитель из народа, прописавшийся в приемной, пошел, как соучастник.

Вениамин успел на прощанье направить швабру на стеклянный шкаф с наградами главы. Металлическая швабра грубо вписалась в стекло, обрушив хрупкие стеллажи.

Раздался развеселый звон, посыпались осколки, и всевозможные юбилейные медали широко распАдались по полу и накрылись почетными грамотами и дипломами.

Макет «белокрылого» парусника самым невероятным образом попал в урну для бумаг. Вошел в нее носом, сломав на входе две мачты.

— Ты у меня еще попляшешь, старпер пучеглазый!- Извивался юноша в руках у стража порядка, имея в виду Вовтузенко.- Я тебе покажу, как чужих невест соблазнять!

А Вовтузенко, потрясенный, тяжело расплылся в своем кресле, круто скренив его на бок. На макушке побитого ловеласа сидел бравый шишак такой причудливой конфигурации, как будто к Вовтузенкову организму сверху приделали задушевную фигу.

Пострадавший расслабил узел галстука, вдавил кнопку в селекторе и пропищал каким-то совершенно пингвиньим голосом:

— Эмма Петровна, накапай мне валерьянки.

«Любовь нечаянно нагрянет,

Когда ее совсем не ждешь»…

Несся голос из стационарного радиодинамика…

Трансвестита – в жены

Завершился краткосрочный «сезон дождей», и над Новым Усолом вновь засияли ясные небеса, на голубых, бескрайних просторах которых тучными табунами паслись белорунные облака.

И не было такой набитой руки овцевода, который бы их постриг.

Несчастного обожателя Маргариты Вениамина заточили в СИЗО ни много, ни мало, а за покушение на представителя власти, то есть на главу района.

Напрасно последний надеялся, что девушка станет разменной монетой, будет умолять его вызволить из неволи парнишку, отозвать заявление и на этой волне устроить торг и отбить у изумрудноглазой бестии свои заводы обратно.

Журналистка, а теперь — по совместительству — еще и владелица заводов, газет, пароходов к аресту воздыхателя отнеслась с прохладцей, хотя тому ломился вполне реальный и серьезный срок.

Она объезжала свои новые владения, устраивала там разносы и ревизии по праву хозяйки, и, как казалось, с удовольствием. Причем в качестве эксперта привлекла к этому процессу кочегара Степаныча. Дескать, он жук опытный и его не поведешь на мякине…

Пережив кучу стрессов, навьюченный, как верблюд неприятностями решил Вовтузенко наведаться к своему духовнику отцу Григорию в Боровое.

Мол, навалилось на меня, батюшка, немеряно: сынок непутевый, Усатый, назревающий бунт в районе, козни юной любовницы. Нападение этого бешеного оператора.

Еще и хомяк Алешка нервы треплет.

Духовник почему-то в этот раз нарушил традицию и не вышел навстречу подопечному, хотя и был предупрежден, что приедет шишка.

Благочинный как-то очень деловито и размашисто расхаживал по двору в своей широкой рясе, распугивая кур, иногда тревожно заглядывая зачем-то в щели и всевозможные закутки. Словно искал кого — то.

На появление высокопоставленного прихожанина он, как кажется, не обратил никакого внимания, «работал» на своей волне, глубоко и взволнованно о чем-то размышлял.

На ходу он пихнул сыну божьему в зубы руку для целования, брезгливо отер ее об рясу и пошел дальше, согласуясь с какими-то своими планами.

— Отец Григорий, совсем неладно у меня в судьбе,- пристроился за ним несколько озадаченный  Вовтузенко.- За что ни возьмусь, ну все наперекосяк.

— Так, все так, — охотно соглашался духовник, устремляясь куда-то в сторону огорода и шебурша, по ходу, посохом смешанные бурьяны. На очередном витке из них выскочила какая-то полоумная собачонка и свинтила за курятник, сердито тявкая, фактически матерясь.

Несушки недовольно кудахтали.

— Так вот я и говорю,- прижимал кулаки к своей груди заблудший «пасынок». — Может мне взять свечечку, да и постоять на службе?

Отец Григорий остановился, скосил глаз назад и резко повернулся:

— Какую свечечку, чушка ты медная?! Да на тебе крестика нарисовать негде от грехов твоих. «Свечечку»!- Передразнил благочинный.

— Ну, что я делаю не так?! — Опешил грешник несчастный. Поведение наставника было столь нетипичным, что у него ум снова зашел за разум, что-то там замкнул, в глазах вильнула кривая электрическая дуга.

— А что ты делаешь ТАК? – Распалялся духовник.- Ведь не осталось же греха, которым бы ты не был отмечен. Воруешь, клятвопреступаешь, прелюбодействуешь, гордишься, завидуешь, обжираешься… Ну, что жрал сегодня на завтрак, говори, слюнявый?!

— Индейку.

— Индейку! Вот видишь, взял и несчастной птичке, живой душе, голову отвернул. А за что?

— Не знаю.

— Вот, а за что и сам не знаешь. И от незнания в уныние ударяешься…  Ох, Коля, одумайся, одумайся, говорит тебе отец Григорий. Ибо черти о твою душу уже сковородки раскалили.

Стоят те сковородки, как паровозы, пышут парами жаркими, ждут, не дождутся тебя окаянного, чтобы в гиену огненную доставить прямой литерой.

Святой отец метал громы и молнии, все яростнее размахивая своим посохом. Вовтузенко смекнул, что если динамика событий будет сохраняться, то пойдет та палка по его спине, как по лестнице.

А потому решил убраться по добру по здорову, как говорится, по английски, то есть, не прощаясь.

Он давил на газ в своей теперь уже «Мазде», поскольку любимый Бумер пришлось перегнать Маргарите, и чувствовал себя вот именно так, как будто был слегка принакрыт пустым мешком. Даже сетка в глазах мельтешила, как будто он смотрел на свет Божий через непрочную материю того мешка.

Выходка отца Григория совершенно сбила его с панталыку, он начал размышлять о том, что уж не съехал ли святой отец с глузду в своей сельской местности, изобилующей животной скотиной – быками, свиньями разными — и всяческим маргинальным элементом.

Что случилось с духовником развратного чиновника на самом деле, не возьмется, пожалуй, сказать никто. Уж очень удивительна произошедшая метаморфоза.

Ну, действительно был степенный, рассудительный старенький батюшка в рясе и с бородкой, и вот, нате, получите хама и распоясавшегося хулигана, готового поколотить всякого, кто попадется под руку.

Сия тайна и для нас велика есть, можем сделать лишь одно очень, очень смелое  предположение, что марихуана, фактически уже в открытую распространяемая эмиссарами Михая в среде местной паствы, своим  разрушающим «перстом» коснулась и самого пастыря, сделав его воинствующим и невменяемым.

И матушку он гонял посохом, чего сроду не бывало, и монашествующих материл, и в покоях его, благословенных, по слухам, дурью пахло, и бульбулятор прислужники на мусорку тащили.

Ну, решил дедушка «пыхнуть» на старости лет, что тут поделаешь!

Таким образом, то искушение, через которое, со слов отца Григория, душа совершенствуется, сам отец Григорий не вынес, и душа его безгрешная усовершенствована не была.

И крутился по сторонам летящей «Мазды» удивительный среднерусский пейзаж с елочками, да березками. А справа далеким горным хребтом стояла сплошная гряда облаков, и почему-то тревожно было от того, что в этом пейзаже могли бы быть настоящие горы.

И сияло впереди Солнце, словно стояло на месте. Такая вечная, яркая константа, которая высоко, которая вытащила к жизни столько всего, и которой все по херу.

Дома Вовтузенко ждала его благоверная Гликерия Андреевна, вернувшаяся из Мелгорода, имеющая такое поразительное сходство с Геннадием Андреевичем Зюгановым.

Она потребовала уединения и откровенного разговора.

— Если ты про него (супруг имел ввиду младшего сына), то я и слышать о нем не хочу. – Психовал хозяин дома, по шпионски задергивая шторы.

— Беда, Михалыч, — всхлипнула супружница, и нос ее сливообразный стремительно покраснел.

— Что он, беременный что – ли? – Скривил мясистые губы суженый, а сам подумал с какой-то непонятной, злой иронией: «Мы все про Европу, да про голубых, а голубые у нас у самих уже в доме сидят».

— Замуж он выходит, Коля, за коммерсанта Кедикова.

— За кого?!

— За Кедикова, хозяина «Русьсосиски», свиновода сладострастного. Он нашу Феденьку соблазнил. — С опаской поглядывала суженая на мужа, словно боясь, что он ее чем-нибудь огреет.

Какая-то странная, нетипичная интонация, как показалось главе семейства, присутствовала в голосе жены: ей как — бы и было Феденьку жалко, но и как о женщине о нем чуточку приятно было говорить.

Вовтузенко от неожиданности сел. «Кедиков – педик»! Это открытие было столь нелепым, что он даже икнул.

Этот пузатый мужлан Кедиков с пышными, как у Брежнева бровями был владельцем свиноводческой корпорации, как почетный гражданин Мелгородской области висел на областной доске почета… Семьи, кажется, не имел, но это ведь еще не повод Федьку в жены брать.

У чиновника мелькнула даже мысль: «А не провокация ли это, чтоб меня опрокинуть»?

Действительно, и тут все было настолько удивительно, что поверить в это никакой трезвый ум не был в состоянии, а пьяный уж тем более.

Выяснилось, что сошлись потенциальные супруги в ресторане, где Кедиков широко кутил с прихлебателями, а Федор заглянул фирменного мороженца отведать.

Якобы тут же этот свиномужлан облапил студента и целовал его взасос при посетителях, а потом увез незнамо куда.

И что теперь позору хватит всем, и в первую очередь голове Вовтузенко, голым кумполом вырывающейся из волосьев.

И что от огласки убрались «молодожены» из области, и собираются отправиться на острова в «свадебное путешествие».

Упершись в пол взглядом, Вовтузенко размышлял о том, как этот Кедиков, шевеля бровями, будет называть его «папа» и лезть с поцелуями, а Федька, может, принесет двойню.

«ВнучкИ пойдут… А интересно, я их больше Федьки буду любить»? — Уже окончательно сходил с ума потенциальный дед. Он вздохнул, поднял взгляд на Гликерию.

От переживаний та пуще сделалась похожей на Зюганова, который, как известно, вечно пребывает в тоске по рабочему классу.

— Надо ему денег дать на операцию, — прикрыла ладонью рот Гликерия Андреевна.

— На какую еще операцию?

— Он звонил, просил денег на операцию. Видно хочет, чтоб того трансвестита проклятого из него вырезали.

— Дура! Он хочет, чтоб яйца ему отрезали. Отчикрыжили по самый корень, соображаешь?!

Толстяк жестами проиллюстрировал, как это может быть на самом деле, состроив из пальцев воображаемые ножницы.

Рыжий кот Владимир Вольфович с каким-то излишне настырным усердием терся о ноги хозяйки, как мощный росток, который, во что бы то ни стало, собрался прорасти, но Гликерия словно бы и не замечала этого.

Владимир Вольфович уже перенес ту самую операцию, которой пугал хозяин, и как бы стремился утешить Андревну, что тут, де, нет ничего страшного, а даже есть и кое — какие приятные моменты.

У Вовтузенко запела мобила. Мамочка моя, звонил Усатый. Нашел время.

— Ну, что, тебя можно поздравить? – Выдержав многозначительную паузу, осведомился губер.

— С чем? – Обреченно спросил подчиненный.

— Ну, как же, сына замуж выдаешь, и – ни гугу. Это ж какое событие. Вся наша область теперь прославится.

— Да, этот Кедик — педиков, этот педик — Кедиков его соблазнил.- Невнятно прошлепал губами Вовтузенко.

— Что — о?! Какой Кедиков? Это он Кедикову на шею повесился, проходу ему не давал, подкарауливал его везде… Говорят он у тебя такая искусница — мастерица, что мужики на стенку лезут, — съехал на иронию Усатый. — И что ж он, сука, вытворяет такое, чего бабы не умеют, что этот ливерный сосисочник не устоял? А ведь он славился у нас, как мужичара и крепкий хозяйственник. И вот, нате вам, лопнул по всей длине. Спалился засланный казачок!

Воспитал же ты проститутку, Вовтузенко. По всей области хвостом вертела. Вот же шалава в штанах, он же и к ректору Полушкину домогался, и в «Бризе» в купальнике стриптизы танцевал. Все о нем известно.

Уж не обессудь, из университета его попрут. Учебному заведению доброе имя дороже!

Посрамленный бугорок униженно внимал, и маленький золотой пистолетик поблескивал в его невеселых размышлениях.

— Да хорошо, если он просто извращенец, — поддавал перцу вышестоящий. — А если тут дело тонкое, политическое? Если он, к примеру, смекнул, что все вокруг желают погибели нашему прекрасному Русскому миру и скоро придется воевать? Да под эту дудку и дезертировал из мужиков в бабы, чтоб его не призвали в войска, ась?! Молчишь… Вот и молчи, если у тебя задница вместо головы на плечах. Моли Бога, что я один такой умный, всех насквозь вижу, да другие до этого не дотумкают, а то ведь и до статьи не далеко… Ладно, — наконец сбавил обороты начальствующий критик. — В семье, как говорится, не без урода. Да и мы не святые…

«Да неужели»?! — Выдохнул папа трансвестита.

— Поэтому давай, приходи в себя, в бассейне поплавай, массаж прими и будь начеку. Колумбийцы летят. Будешь у них навроде экскурсовода… Покажешь им район, букву Ы свою  покажешь. Как она у тебя, еще стоит? А? Или враги спи…дили? Да шучу я, ха-ха-ха! Ты б лучше памятник букве Ю затеял.

— Почему Ю?

— Да шоб не было морщинок на …ую! А — га-гаа! — Как молоток бил по больным мозгам несчастного всевозвышающий гогот губернатора.

Громко тикали напольные часы. Пахло свежескошенной травой — рабочие обкосили газоны, а форточка была открыта. И свежей краской тоже пахло — покрасили снаружи дверь цокольного этажа — она снова перекосилась, и старая краска осыпалась.

Вовтузенко по традиции заперся в кабинете. Дул коньяк, нюхал доллары. Они опять ничем не пахли, словно хозяину отшибло нюх. Не было тех радости и восторга, что прежде исходили от вожделенных зеленых шершавых дензнаков.

А в это время глава районной полиции Митрич отлепился от свежей проститутки. Душа его пребывала в умиротворении и просила философии.

Он заглянул «на огонек» к томящемуся в заключении Вениамину. Оператор все ж таки был столичной штучкой, поэтому его определили в отдельную камеру даже с телевизором. Ту самую, в которой томился принципиальный инспектор Строченко.

-Говорил я тебе, что твоя любовь до добра не доведет,- от порога начал полковник. Он снова забыл снять маску. Заключенный глазел на него с испугом. Опасался, что вошедший пришел его лупцевать.Тем более, что самого Вениамина всю ночь ужасали чьи-то истошные вопли, доносящиеся из жуткого ментовского подземелья. До утра там шла суровая дознавательская работа.

Потом по голосу арестованный понял, что вошедший — это Сквозняков – давний его собеседник — и немного успокоился. А бравый полицейский меж тем развивал мысль:

— Начал с дуэли, теперь вот покушение. Если так дело пойдет, со временем до серийного убийцы дорастешь. Блестящая криминальная карьера!

— Александр Дмитриевич, мне бы телефон на минутку. Родителям позвонить, волнуются ведь.

— Отставить,- добродушно изрек Митрич, рассаживаясь на топчане.- Родители твои уже предупреждены. Думаю, до суда им тут делать нечего.

— А что, приезжали?

— Были, не скрою. Но покамест идет следствие, сам понимаешь, встречаться тебе с ними не положено.

— Мать?

— Отец и мать, да. Сказали, адвоката тебе хорошего наймут. Видимо, скоро должен подъехать.

— А чего шнурки у меня забрали? И трусы тоже…

— А што б не вздернулся раньше времени. В трусах ведь резинка.

— Много дадут?

— Не унесешь. Червончик тебе светит, это в лучшем случае. Червончик кругленький катится.

— Что, правда?!!

— Да век воли не видать,- чиркнул большим пальцем поперек горла полицейский. Потом опомнился, неловко кхекнул:

— Это если адвокат толковый еще попадется… дурья ты башка, из-за кого бучу затеял. Из-за кого жизнь свою сломал.

— Я ее люблю.

— Ты слюни-то смотай. Пока ты тут настенный фольклор изучаешь, она там времени зря не теряет…

— Вовтузенко?

— Да нет, другой осетр, пощекастее.

— Вьется по за ней?

— Она – по за ним. Эх, парень, слишком крепкий обух ты выбрал с плеточкой-то своей несмышленой.

-У меня в гостинице в номере – ее фотография в рамке на столе…

— Все твои вещи изъяты, как вещдоки и опечатаны. А под печать даже я залезть не могу. Если навострился подр…чить, так и быть, тебе дадут пару журналов, но, чур, кончать на них нельзя, подшивку ведем в дежурке регулярную, они у нас на балансе.

А то я вот так же – добрый — доверил сержанту Сторченко «Ева Гарден», а он его порвал, как Тузик грелку. Да еще и обкончал, страницы — не раздерешь, онанист …уев.

— Надо же, вы, оказывается, в журналах разбираетесь.

— А куда деваться, служба такая… У нас тут года два назад один бульдозерист сидел, ограбил свою тещу. Так мы ему резиновую куклу подсовывали, чтоб добыть признательные показания. Без куклы он злой, как черт и несговорчивый. А с куклой — миролюбивый и доверчивый. И никакие яйца в тиски не надо зажимать —  все сам рассказывает.

Еще и лишнего намолол. Два чужих преступления хотел на себя взять. И места — где трупы прикопал — назвал, и мост, с которого орудие убийства сбросил. Да мы ему не поверили.

По этим делам ребята хорошие на тот момент уже сидели. Не выпускать же их.

Чугунный нимб

Едва Усатый отзвонил Губатого, у него у самого раздался звонок – из тех, что случаются примерно раз в год. Пока бежал к спутниковому телефону секретной, правительственной связи, сам превратился в то, чем только что был для него Вовтузенко, то есть в серость убогую, как говорится «до песчинки уничтожился».

— Добрый день! Я — на проводе!

-Э-э… молодец! — Без приветствий похвалила трубка.

— И… извиняюсь, не совсем понял…

— Правильно, что гимнастку Чонкину э-э сделал беременной. Держишь, э-э, руку на пульсе, гимнастки сейчас в тренде. Вовремя подсуетился.

— Спасибо, я всегда готов, так сказать,..- невнятно лопотал родственник украинской летчицы, он никак не мог ожидать, что вот именно за ЭТО его отметят. Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— Хорошо бы эту твою историю в прессе, э-э, выпятить, понимаешь?

— Понимаю!

— На тебя, э-э, все внимание перенаправить. А ты дурачком прикинься, напусти туману, мол, и я не я, и лошадь не моя. Пусть гадают подольше. И этой своей, как ее, э-э, все фамилию забываю, Сусликова что ли?..

— Чонкина.

— Вот и Чонкиной дай ц.у., чтоб ничего, э-э, конкретного, но, в то же время, и не отрицала… А, вооще, пусть она лучше молчит, а то она, как рот откроет, так лучше б  она его не открывала.

— Сделаем!

— Э-э, сын, дочь?

— Сын.

— Молоток! Как, э-э, назвали?

-Во… Володей конечно, — тут же ляпнул Усатый, лихорадочно соображая, что того, кажется, Александром нарекли. Теперь выходило, что его самое время во Владимиры переименовать.

— Это да, — сентиментально протянула трубка. – Владимир — хорошее, э-э, имя. Славянское, скрепное… Ну, пошли дальше. Что у тебя с бюджетом? По швам, э-э, небось, трещит?

«Если бы, — промелькнуло в голове у родственника летчицы. — По швам трещит, это значит набит под завязку, а у меня он, как мешок пустой, шильца завалящего в нем и того нет».

— Все хорошо. — Приосанился Усатый.

— Ну, и отлично. И вот еще, э-э, к тебе на той неделе трое ребят подъедут, будут корпорации у тебя создавать: куриную, страусиную и копрорацию по, э-э, выращиванию бешеных ежиков.

— А ежиков, извиняюсь, зачем?

— По линии оборонного заказа! Кругом враги, будем им, э-э, забрасывать.

— Понял, но у меня свинокомплексы и так один на одном… я… а… а…

— Земли брошенной у тебя немеряно, и не надо мне , э-э, бабушку лохматить, за то, что у нее нет того, что у есть у дедушки, хе-хе… Запустишь, создашь условия. Возникнет надобность, подкинешь им из бюджета, э-э, на первых порах.

— А соседи: Урчане, Уроженцы? У них тоже земли…

— Да квелые они, э-э, какие-то.

— Саботируют?

— Не то чтобы саботируют, но без энтузиазма. Другое дело ты, всегда, э-э, готов! Правильно себя ведешь, мудро. Вон у тебя и в храме чудеса открылись. К Новому году, э-э, Патриархия орденок тебе собирается навесить. Все, э-э, путем, э-э, работай!

Усатый отер ладонью лицо, которое почему-то было красным, усы полезли у него меж пальцев.

Черт побери, все — таки приятно, когда руководство хвалит!

Со всех сторон он отрогал ладонями свое тулово, похожее на оклунок, двинул пятаком и плюхнулся к компьютеру — собрался внедриться в соцсети, понаписать анонимных комментов в свою поддержку.

Интернет губера неизменно раздражал. Это в местных газетах Усатого хвалили наперегонки за мудрость его, дальновидность и человечность. В сетях же его имели и в хвост, и в гриву и некому было за него заступиться, кроме него самого.

«Смотать бы эту паутину, что развесили по всему миру, к чертовой матери,- думал он.- Всем бы сразу легче стало».

И вот теперь, испытав подъем от начальственной похвалы, он чувствовал в себе прилив сил и захотел дать бой своим бесчисленным, безликим и подлым оппонентам:

— Ну, держитесь, сволочи! — Погрозил он кулачком монитору.

В Интернете сразу же налетел на объявление, что какая-то чужая девочка Маша попала в беду и ей срочно нужна операция.

Такие объявления не радовали и не огорчали губернатора, они его удивляли:

«Неужели находятся такие, которые помогают? — Искренне недоумевал он, — какой в этом смысл? Ведь отошли деньги, их же все равно своруют. Какой же дурак не соблазнится взять то, что само пришло в руки»?

Настроение почему-то испортилось. Он свернул Интернет, поплелся через многочисленные холлы своего дворца на лужайку, где у него была оборудована белоснежная ротонда со всеми удобствами и шикарными видами на среднюю Россию.

Потом разместился на антикварном диванчике, на который падала тень купола, повелел принести себе зеленого чая без сахара. Его одолела ипохондрия.

«До чего же все — таки несправедливая штука жизнь,- обижался он уже в который раз.- Вот у меня денег много, а купить чего – нибудь стоящего не могу. Можно было бы преобресть хотя б 20 годков жизни или б местечко в раю, или хотя бы шапку- невидимку, чтоб за народишком следить. Или вот, скажем, уметь превращаться во что угодно и других превращать. Тогда пошел бы я по городу, того в поросенка бы превратил, ту в змею, того в барана. Вот это была бы жизнь! А так, не жизнь, а сплошная скука».

Он с размахом зевнул — щелкнула челюсть. Принесли чай. Над дальней поляной обозначила себя кукушка и стала бодро куковать, с таким старанием, как будто выступала с эстрады перед президентской ложей.

Из сумрачного леска тянуло осенней прохладой.

«Два пиджака не себя не натянешь, десять лобстеров не сожрешь, как ни старайся, и на двух Бентли сразу не поедешь», — унывал родственник плененной украинской летчицы.

Он думал о том, что с ним случилась настоящая беда: он уже не знал чего хотеть в материальном плане, чувствовал себя несчастным, искренне полагал, что это кара небесная и роптал, роптал, что недоступны чудеса и неподвластен мир духовный.

Потом не придумал ничего лучше, как пригласить своего закадычного дружка отца Серафима.

Тот появился на удивление быстро. Как будто прогуливался где-то неподалеку. В спортивном костюме, простоволосый, с бородкой и, вроде, слегка угашенный. Впрочем, как всегда. Почеломкались, расселись в беседке.

Когда лобызались долговязый священник держал ладони на  плечах у губера, как девушка, в то время как тот вкруговую охватывал партнера объятиями, как ствол дерева, словно собираясь вырвать на хер.

В присутствии Серафима, губернатор неизменно чувствовал себя лучше, и сам не мог понять почему.

Усатый поднял граненый народный стакан с водкой:

— Ну, чтоб оффшоры не дымились!..

Его закадычный дружок чуть отпил из своего, закашлялся и перекрестился:

— Свят, свят, свят!

— Чего б нам отчудить такого, чтоб веселее стало? – Подбросил мысль Усатый и снова плеснул в стаканы.- Может в ванну икры навалить и Великова в нее посадить? Он, говорят, икру страшно любит. Вот и пусть сидит, а есть не дадим, а? Мусорка приставим!

— Нет, икра дело соленое,- поморщился собутыльник.- Не интересно. А вот если вискаря налить, да окунуть кого-нибудь, как в купель, то интересным может быть.

— А — а,- досадливо махнул рукой губер. — Сажал я как-то в коньяк редактора «Мелгородских известий» Зябликова. Он за деньгами, слышь, пришел, а я его — в Хенеси! По самое хайло. А – ха-ха-ха!

Десять минут продержался, потом — в хлам. Тело – то впитывает. Но денег добыл, скотина… Как же я ему не дам, если виноватым себя чувствую?

— Икону с тебя писать надо, — деловито изрек отец Серафим и посмотрел на свои холеные, словно женские, ручки с бесцветным маникюром.

— Как, зачем?

— Дороги у тебя отличные, сельское хозяйство на подъеме, духовность и патриотизм возрождаешь. Опять же, создал Центр кривославной культуры. Чьему ж портрету в нем висеть, как не твоему?!

Многого из того, о чем говорил святой отец, на самом деле не было, иногда даже наоборот, но собеседнику почему — то было приятно, хотя он и допускал мысль, что священник мог издеваться.

Центр кривославной культуры, правда, наличествовал, но создан он был наспех, чтоб замазать глаза Патриарху, посещавшему область с официальным визитом, отвлечь его от проблем местной Митрополии.

А отец Серафим, меж тем, ворохнул блюдце со льдом, взялся за бутылку с виски. Водку он не любил:

— Что и говорить, ты отличный губернатор. И достоин всяческого уважения!

— Знаешь, как – то Брежнев приехал на встречу с однополчанами. Они его и знать не знали, и на войне видеть не видели, лейтенанты, капитаны всякие. А он вылазит из Чайки, ну что ты – маршал! Весь в орденах и медалях, обвешан кругом… А один фронтовик и удружил:

«Мы,- говорит,- так вами восхищаемся, дорогой Леонид Ильич»!

А тот бровями своими развесистыми двинул, рукавом медаль протер:

— Ни один человек не достоин восхищения,- отвечает. — Но все достойны сожаления.

Так-то…

— Ты не прав. Твой образ надо оставить потомкам. У меня и художник есть на примете подходящий из Урчанска, иконы малюет и портреты. Главное, язык за зубами держать может. Вот и пусть тебя изобразит при всех регалиях.

— Можно с нимбом!- Иронизировал Усатый.

— Нет, с нимбом пока рано. Вот когда тебя канонизируют, тогда и нимб можно пририсовать.

«Душечка с чугунным нимбом», — почему-то  подумал «придворный» официант, меняющий блюда и с интересом подслушивающий этот диалог. Это был выпускник — отличник Литературного института.

— Это что же, мне ему позировать надо, художнику этому?

— Зачем, может и по фотографии. Ну, лучше, конечно, вживую, так сходства будет больше. Творческий контакт опять — же. Да выбери ты часа два, не погнушайся. Вещь получишь. И в веках твой лик воссияет! Поверь, так человека видит, как никто. Мастер и нет другого слова.

В Урчанске три храма расписал, прихожане не нарадуются! И у нас расписывать приглашен.

«Пожалуй, соглашусь — ка я,- раскидывал мозгами родственник летчицы. — В Москву я мешки закинул, свободного времени у меня сейчас навалом. И портрет мне не помешает».

В центр неба сползлись тучи. Их кромки дымились дождем, а внутренности еще просвечивали белыми облаками, как казалось даже с обрывками радуг.

По — летнему тепло, свежо, красочно и радостно было на лужайке, хотя солнце уже почти и закрыли тучи. Пахло грозой и свежими грибами.

Но никто не заметил этой летней радости, кроме молодого литератора — официанта, этого расторопного «подай — принеси», столь опрометчиво выбравшего себе неактуальное образование.

Стремительно вечерело.

— Да, вот так и живем, а как-то радости нет, — зашевелился губернатор. —  А помнишь в детстве без денег жили, а поедешь в город — уже счастье, а соседский сад обнесешь, а яблоки такие вкусные?.. Cлушай, а полезем яблоки воровать?!

— Давай! А куда? — Оживился Серафим.

— Да заедем в первое село, да первый огород и ограбим.

С двух сторон они охотно просунулись в белый «Land Rover», и вскоре его фары выхватили из тьмы крутой указатель с надписью «Малиновка» — деревня близь губернаторского поместья. Первый сад зарос бурьяном, второй был скрыт высоким забором, наконец, в каком-то узеньком проулочке, сбоку, ночные воришки заметили калитку. Она оказалась не запертой. Вдали, у дома, горел свет, на его фоне нечетко обозначились фрагменты плодовых деревьев, похожие на темные трещины в зеленоватом небе.

— А садок ничего, ухоженный, — подал голос Усатый.

— Да какой ухоженный, меня уже крапива жиканула,  и яблоки кислые, — хрумкал в потемках запретным плодом Митрополит. Родственник летчицы тоже потянулся за яблоком. И тут с дорожки послышалось легкое, ритмичное шуршание. То причикиляла здоровенная, беспородная собака, обвешанная космами желтой шерсти и села на траву, печально поглядывая то на одного расхитителя, то на другого.

— Кого это ты споймал, Дозор? — Раздался мужской, невеселый бас, и луч фонаря уперся сначала в Усатого, потом высветил верхнюю половину Серафима — тот — по самый пояс — тонул в высоком, поникшем малиннике. Святой отец виновато щурился и неуклюже лыбился набитым ртом.

-А это что за плодожорка …уева?! — Распалялся хозяин.

— Мы за яблоками заехали, — честно признался от своего дерева руководитель области. — Я губернатор, а это наш Митрополит, отец Серафим.

Луч снова возвратился на Усатого, рельефно показал его непередаваемые усы.

— Господи, что же вы не предупредили! — Задрожал фонарь, — мы бы подготовились.  Пойдемте, пойдемте в дом, меня Иван Павлович зовут.

— Это ничего, Иван Павлович, дай нам лучше водички напиться.

— Сейчас я в зале столы накрою, — суетился в домишке селянин, пока Усатый рассматривал какую-то керосиновую лампу, а батюшка шарил взглядом  по стенам  и углам.

— Собака у вас хорошая, — похвалил губернатор.

— Неделю будет голодный на цепи сидеть, — посулил мужик.

— За что?!

— За то, что не признал, сволочь, губернатора и Владыку… Степан Евгеньевич, — подобрел владелец сада, разливая заварку по чашкам, — да неужели у вас яблок нет? Давайте я вам насыплю, урожай в этом году хороший. Правда, у меня все больше зимнюка.

— Не надо, мы дальше поедем, у нас, видишь, инспекция по садам. Выведи нас на улицу.

— Степан Евгеньевич, — лучился подобострастием смекалистый парниша, — у меня у дочери от магистрального газопровода восемь метров, помогите ей из дома в трубу врезаться.

— Хорошо, дай заявку в Облгаз, скажи от меня.

— И у сына, у жены в квартире брат прописан, а он уж семь лет как в тюрьме, надо его выписать, пока он сидит.

— Выпишут, конечно, не сомневайся.

— Вот спасибо!

Гости отхлебнули из своих чашек и направились к выходу. Хозяин услужливо распахивал двери.

— Что это за ящики у нас сзади на сиденье болтаются? — Спрашивал губернатор у попутчика своего Серафима, когда они вырулили на главную дорогу.

— Да садовод этот яблоки загрузил. И когда только успел, и ты хорош, машину открыту оставил. И на хер они нужны эти яблоки, зелень сплошная, кислятина.

— Живут, как безбожники, — сетовал дальше батюшка. — Икон нет, чашку берет, не крестится. Ты заметил?

— Слушай, ты вот это сейчас серьезно? — Крутанул баранку губер.

— Да нет, по своей нужде. — Хохотнул Серафим.

Подельники тут же дружно заржали «на все голоса» в раскачивающейся на колдобинах машине.

Усатый гоготал с такой самоотдачей, что упустил из вида полотно, хватанул обочину, автомобиль слетел в кювет и прошел по нему метров сто, сминая бурьяны и кустарники.

— Держи, держи руль! — Орал Митрополит, култыхаясь в салоне, набивая синяки и шишки о всевозможные выступы.

Наконец машина остановилась, влезши носом в какой — то густой бурелом.

— Ну, ты дал, — потрогал свежую шишку на лбу Митрополит. — Так ведь и на Том свете очутиться можно запросто, душа в пятки ушла, прости Господи.

— Замолчи, не балаболь. — Велел сосед и устало опустил веки.

Проснулись эти герои уже когда Солнце стояло в небе, и на их телефоны налепились десятки неотвеченных вызовов.

У губернаторского поместья ночные искатели приключений  обнаружили небывалое оживление: работала тяжелая техника, группа чиновников и депутатов бежала к машине.

— Степан Евгеньевич, куда же вы исчезли?! — Развел руки руководитель аппарата главы области Крутихин, словно собирался сходу обнять начальника.

— Что это там справа? — Спрашивал хозяин, всматриваясь в полянку напротив своего особняка.

— А то мы яблони сажаем, — сообщил Крутихин.

— Что за яблони?

— Да что вы ночью проинспектировали. Мы подумали, что вам приятно будет видеть их дома, вырыли, доставили, сейчас посадим. Позднее «отольем их в граните», в натуральную величину, а пока пусть живые посидят. Заказ в Союзе скульпторов приняли, листочки пересчитали, с проблемных мест на стволах слепки сделали.

— А то, что за собака в клетке, я ее вроде уже где-то видел? — Откликнулся Митрополит, — разминаясь у машины.

— А то садовод, у какого вы были, сдал губернатору своего кобеля. Говорит, пусть Степан Евгеньевич делает с ним, что хочет, а он знать не знает больше такого глупого пса, который собирался покусать руководителя области. Этот «юный мичуринец» и от сына отрекся, который подарил ему собаку. Давно это было, кобель еще был щенком, но, видите, отец молодец какой,  все помнит и особые приметы этого сына нам сообщил.

— Хорошо, — кивнул глава Мелогорья.

— Ну, что, — деловито раскрыл папку энергичный Крутихин. — В Малиновке работы идут полным ходом, корчуем сады, сносим постройки, на месте села разобьем новый парк в честь великого посещения губернатора и Митрополита. Назовем его «Дружба». Подпишите, Степан Евгеньевич, здесь и здесь.

— А с населением Малиновки что будете делать? — Принял губер «Паркер», золотое перо которого остро блеснуло в солнечном луче

— Переселяем в общежитие абразивного завода.

— А жильцов общежития куда?

— Да пусть идут куда хотят, они вам чужие. А с населением села вы этой ночью успели породниться.

— А селяне согласны на переезд?

— Как один! Более того, оставляют вам содержимое подвалов. Говорят, раз у любимого губернатора такие проблемы с урожаем, то нам не жалко.

— Неужели все рады?

— Да попался один ершистый, все возмущался. В город он, видите ли, не хочет, окраина там ему, видите ли, вредная. Да вы не волнуйтесь, Степан Евгеньевич, его уж посадили в тюрьму на десять лет.

— За что?

— Пока не ясно. Прокурор изучает его биографию, подбирает подходящую статью.

— Про вас тут пишут, — отпочковался от толпы председатель департамента образования, раскрыл газету, взглядом указал главе области на статью. Усатый надел очки, всмотрелся в страницу.

«Губернаторская инспекция» — под таким заголовком был дан материал на полосе. Там, среди прочего, сообщалось, что «…губернатор ночью негласно провел ревизию садов области, где, рискуя здоровьем, лично ел яблоки прямо с ветки, проверяя, не опасны ли они для населения».

Родственник летчицы сложил очки, сунул их в карман и поверх голов депутатов, поверх работающей техники и кучерявого дубового леска, пустил взгляд в небо, синее полотно которого дрожало сквозь чистую слезу.

«Ну, что это за доля такая,  — в который раз шмыгнул он покрасневшим носом. — Миллиардами ворую, а простое яблоко из сада спокойно спиз…ить не властен».

… Портретист, присоветованный Митрополитом, во владениях Мелгородского губернатора нарисовался дня через два. Это был уже старик, худощавый, с седым, каким-то сердитым ежиком волос, в очках с толстенными стеклами, в его лице было что-то азиатское.

«Как же он картину писать-то будет,- думал Усатый.- Когда он сам слепой»?

Живописец, как оказалось, имел скверный нрав, к новому объекту своего творчества относился без должного пиетета: бесцеремонно «двигал» его туда сюда, своими руками поворачивал его голову «как надо». Два раза даже наступил на ногу «будущему портрету», причем на одну и туже.

Что еще примечательно, он сначала «настроил» клиента, то есть расположил его нужным образом, и лишь потом, когда тот словно бы застыл в своей не очень комфортной позе, начал бодяжить краски, бормоча себе под нос нечто нечленораздельное, как будто бы читал заклинания.

Он поставил категорическое условие, чтобы никто не заглядывал в холст до конца работы, помолился и, наконец, принялся писать.

Малевал он азартно, то и дело пуская взгляд на своего натурщика, размахивал кистями, держал их губами, чего-то там размазывал, плюя в баночки, всяко топтался, часто сплевывал.

Если он и чувствовал своего героя, то, похоже, как-то очень оригинально: приблизительно так чувствуют быструю растрату или вынужденное выселение и какими-то хаотичными и заполошными действиями пытаются их предотвратить.

Губернатор, не привыкший повиноваться, как завороженный смотрел на «выступление» этого воинствующего богомаза, само по себе оно было словно спектакль или даже танец шамана, где вместо бубна использовался холст.

Наконец он набросил на картину какую-то затасканную накидку, похожую на марлю, крикнул:

— Готово!

Ловко сгреб свои принадлежности. Попросил себя выпустить и тут же куда-то словно бы провалился, причем так стремительно, что даже охрана как бы и не поняла куда. И плату не взял.

Усатый посидел- посидел, встал и двинулся к портрету. Он, почему-то, волновался. Он махнул рукой всем прислужникам, что маячили у него в поле зрения, мол, не суйтесь и непослушными руками смахнул накидку со свежего холста.

Портрет поразил его. Прежде всего диким сходством, хотя вместо носа у него морщился пятак, по бокам лба торчали рожки, красные глаза слезились. На заднем плане художник успел «кинуть» две березки, впрочем, последняя была уже почти не прорисована, так,  кружочек и черточка.

Работа была выполнена в стиле шаржа, но очень злого и непостижимо реалистичного.

У родственника летчицы мелькнула даже мысль, что он готов за нее расплатиться, столь мастерски была выполнена картина, но автора уже и след простыл.

— А ведь действительно талантливый, подлец! – Скалил зубы запечатленный.- Надо этот портрет отцу Серафиму показать. Интересно, что он скажет? А что я ему скажу?

Тьфу, кругом козлы и пидо…асы!

— На! Повесишь у себя в Центре кривославной культуры,- передал губер портрет своему товарищу отцу Серафиму, когда тот явился поразузнать, как движется дело.- Видишь, как тонко он меня прочувствовал! Как натуру мою схватил?!

Священник принял в руки полотно, окинул его беглым взглядом:

— Не пойму, бесы в него что — ли вселились?- Размышлял он, на свету рассматривая картину. При этом было заметно, что и отцу Серафиму она нравится.

Ни в каком Центре конечно же этот жестокий портрет повешен не был, сгорел он тем же вечером в высоком камине Усатого. Свежее масло красок охотно схватывалось огнем, рождая какое-то необычайно яркое, почти белое пламя.

А в Центре, спустя какое -то время появилась работа местного живописца Василькова  «Великое время», где были запечатлены почетные люди Святого Мелогорья в интерьерах Римской империи и в платьях тогдашней знати.

Усатый, естественно, в доспехах Цезаря и в лавровом венке.

На какой единой клавиатуре тут зазвучали в гармонии культура Древнего Рима и кристианская тематика не мог бы сказать, пожалуй, никто.

За эту работу художник Васильков был награжден персональной премией губернатора, у него – у художника — появилась великолепная мастерская на самом верхнем этаже новой бетонной высотки с выходом на крышу, откуда открывались головокружительные виды чуть ли не до самого моря и дальше, вплоть до южного полюса.

Урчанского же иконописца, того самого старика с седым ежиком и в толстенных очках, который изобразил родственника летчицы в несколько поп — артовском стиле из области поперли, и близко не подпустив к храмам.

Держим марку

В то время, как федеральные средства массовой информации наперегонки смаковали новость, что Мелгородский губернатор спутался с Олимпийской чемпионкой, гимнасткой Чонкиной, и у них, якобы, недавно родился общий сын, СМИ Мелгородской области скромно сосредоточились на освещении иной темы.

А именно: на визите в регион, а точнее в Новоусольский район, колумбийских инвесторов, собирающихся основательно вложиться в сельскохозяйственное производство.

«Святое Мелогорье неоднократно доказывало свою небывалую инвестиционную привлекательность. Именно нашу территорию брали в фокус внимания ведущие хлебопекаренные и сырные бренды, эфиромасличные холдинги, концерны детского питания, производители стройматериалов и известные пивоваренные компании».

Так, к примеру, писала газета «Мелгородские известия», редактора которой — Зябликова — Усатый, по его же признанию, некогда «кунал» в коньяк.

Видимо, все еще находясь под впечатлением от этого замечательного события, редактор и гнал такие «гениальные» строки.

Газета в своем инвестиционном очерке мысль не развивала и дальше вышеозначенного утверждения не шла. «Брали в фокус внимания» и все дела. А что было потом, были ли построены какие-то заводы, как сложилась судьба тех замечательных инвесторов в том великолепном краю, об этом можно было лишь догадываться.

Впрочем, в одной из предыдущих глав, на примере некоего пивовара федерального значения «по имени» «Сбитень», мы смогли показать, как именно Мелгородская власть работала со многими инвесторами: она оперативно и очень грамотно — по отработанной схеме — варганила на них компромат, обирала до нитки и выдворяла за пределы области налегке, иногда даже на босу ногу.

И если Усатый, поджидая богатеньких колумбийских гостей, чувствовал себя превосходно, как муравьед у муравейника, то Вовтузенко явно нервничал.

Во — первых, всю эту гоп-компанию надо было возить по району, а он, мягко говоря, не был должным образом подготовлен для инвестиционных экскурсов.

Во — вторых, с группой инвесторов наверняка нагрянет и Усатый и узрит своим пытливым фиолетовым оком и отсутствие памятника букве Ы, и мост, построенный не в том месте и далеко не в том виде, в каком он должен быть, и исчезновение водонапорной башни, которая некогда была разукрашена в серо-буро — малиновые цвета национального флага и неизменно радовала глаз всякого высокого гостя.

И разбитые дороги, и ушедшие под джунглеобразный сорняк поля. Да мало ли…

Оно понятно, что район, это маленькая копия области, и сам Вовтузенко, это матрешка в матрешке Усатого. Но всегда и неизменно существует понятие спроса вышестоящего с нижестоящего, хотя бы для проформы, и даже показушный разнос он, как правило, нижестоящего напрягает.

Ну, и третье, это, конечно, некая недоговоренность в цели визита этих колумбийцев. Нет, для Вовтузенко тут все было очевидно: собираются, сволочи, выращивать коноплю и мак.

Но что обо всем этом знает губернатор, насколько глубоко он в теме, руководитель района мог лишь догадываться.

Следовательно, тут надо было так хитро извернуться, чтобы и вливания с гостей получить, и в договорах нечетко прописать сельскохозяйственные культуры.

Усатый в таких делах дока и он, не моргнув глазом, обвел бы гостей вокруг пальца. Но в том-то и дело, что не смел глава района пригласить в подельники чиновника такого уровня.

Он действовал самостоятельно, на свой страх и риск и так выходило, хоть убей, что если успех, то это будет успех Усатого, а если провал, то провал его, Вовтузенко.

То, что родственник украинской летчицы, в случае чего, сделает вид, что и знать ничего не знал, сам был обманут и сдаст его – главу района — с потрохами, Губатый не сомневался.

И при всем, при том — и тут крылась самая главная печаль — торговец районом уже никак не мог рассчитывать на деньги инвесторов, поскольку губернатор перехватил у него инициативу и фактически заставил таскать каштаны из костра для себя. Впрочем, для него это была привычная практика…

Утром из Нового Усола выехал кортеж — в сторону Мелгорода — встречать колумбийских «друзей», чартерный борт которых должен был приземлиться в аэропорту областного центра.

Ехал молчаливый цыганский барон Михай в своем расписном лимузине, неторопливо обозревая своими выпученными глазами окрестности, как рак глубокое дно, ехал Вовтузенко — сам за рулем, чтобы было по меньше свидетелей его позора, ехал Митрич, ехал прокурор, ехал отец Ефрем, надеющийся наладить поставку «Усольской Новоблагословенной» в Южную Америку.

И даже репортер районной газеты «За устремления!» Виталий Подушкин, обладающий уникальной способностью писать полярные статьи по одному и тому же поводу, тоже ехал на каком-то диковинном малиновом женском автожучке, нагруженным  мощным фотоаппаратом, объектив которого торчал чуть ли не наружу, как ствол миномета.

На подъезде к аэропорту кортеж Вовтузенко влился в кортеж Усатого, и вскоре вся колонна, состоящая преимущественно из авто представительского класса, подкатилась ко взлетно — посадочной полосе.

При этом жучок Подушкина чуть не прищемило автоматическими железными воротами аэропорта, но он все же успел ловко сманеврировать и теперь маленький, но гордый тоже разместился среди авто областной прессы, помеченных всевозможными «фирменными лейблами».

Мешкообразный губернатор, словно стремясь подчеркнуть свою свойскую позицию, был одет неформально в просторные голубые джинсы и белую ветровку.

С Вовтузенко и его приближенными он поздоровался за руку. В том числе и с бароном, который сумел ловко сунуть свою руку в перепутанный ряд других рук.

Так что, когда Усатый думал, что он здоровается с новоусольским прокурором, на самом деле он жал руку барона, на другом конце которой, в смешавшейся толпе, торчал сам барон в его неизменной кожаной шляпе и с бородой, чем-то похожей на балалайку.

Напрасно Вовтузенко надеялся прочесть на лице родственника летчицы какие-то послания, адресованные ему, незабвенному Никмиху, лидер был подчеркнуто приветлив, подвижен, ровен со всеми и совершенно непроницаем с лица.

Колумбийский борт отличался небывалой белизной. Казалось, что, заходя на посадку в синем, осеннем небе, он даже слегка дымится белым дымком.

Вскоре заокеанские гости дружной толпой пошли по трапу. Все, как один, они были в белых костюмах, которые подчеркивали их смуглость, под все тем же пронзительным светом небес.

Инкассаторы короля начали выгружать из самолета безликие мешки, как вы понимаете, то были наличные доллары и евро. Иного расчета, кроме кэша, колумбийские дельцы не признавали!

Предводительствовал всей этой «белой стаей» уже знакомый нам Дон Габриэль -Коэинпудо, наркокороль, известный своей любовью к скачкам и крепким сигарам.

Это был уже глубокий, очень мелкий старик, в белой, широкополой шляпе, почти глухой, с большими ушами, из которых торчали мощные слуховые аппараты.

То ли родители его снабдили такой невиданной лопоухостью, то ли это был результат пластических операций, или специальных растягивающих упражнений, проделанных с целью увеличить улавливающую мощь ушных раковин, точно сказать не мог никто, кроме разве самого этого «мафиози».

Рядом с королем шествовал и его сын, тоже парень не первой свежести, узколобый хлыщ далеко за 50, которому предстояло стать зятем новоусольского барона Михая.

Какие коммуникации связали целого короля наркотрафика и мелкопоместного барона, нам неведомо. Можем лишь предположить, что какие-то уж очень витиеватые — как говорится и на провода, и в мышиные норы.

Потом уже, по прошествии времени, распространились слухи, что сынок этот был первостатейным придурком, спускающим папины капиталы при первой возможности.

Последний попросту мечтал отделаться от своего балбеса — наследника, вот и сосватал ему цыганскую красавицу, как можно дальше от дома, за океаном, надеясь увлечь глупого отпрыска, усыпить его бдительность и бросить в чужой стране на попечении своего свата — барона Михая.

У трапа гостей по традиции встречали хлебом- солью. Голубоглазая красавица – студентка- отличница Мелгородского университета в среднерусской поневе и кокошнике держала на расшитом полотенце каравай, от которого король, не выпуская сигары изо рта, деловито отщипнул бочок и зачем-то передал мякоть сыну.

Тот как-то очень жадно схватил ее, как будто не ел месяцами и уставился на добычу своими бешеными глупыми глазами, словно надеясь разглядеть среди крошек свою дальнейшую судьбу.

Потом, будто испугавшись, кинул кусок куда-то себе за спину, где его с трудом поймали, и во все глаза вылупился на девицу.

Дон Габриэль приветливо ухмыльнулся, показав кривые, прокуренные зубы, и его тут же прилепил к себе тесными объятиями, позитивно настроенный губернатор.

Когда дону все же удалось отлепиться, по его растерянному виду, где доминировала глупая улыбка, можно было понять, что он несколько обескуражен таким небывалым радушием.

Не успел он опомниться, как губер принялся его в засос и подробно обцеловывать, по ходу дела сплевывая.

Беспрерывно жужжали «затворами» фотоаппараты. Видеокамеры тоже не оставались без работы.

Корреспондент Подушкин повсюду лез, как говорится, без мыла, он изо всех сил демонстрировал кормильцу Вовтузенко свое профессиональное усердие. Подушкин собрался отмочить очерк такой силы, чтобы тот пробил до доски и самого губернатора, и стал трамплином, который вознесет журналиста к высотам профессиональной карьеры.

Вовтузенко явно было не до Подушкина. Он все ждал момента, когда Усатый даст команду «ехать на поля», то бишь, в его несчастный Новоусольский район.

Однако губернатор такой команды давать не спешил.

Из аэропорта гости были доставлены в Мелгородский телецентр, где в просторном конференц- зале была запланирована пресс-конференция и куда были согнаны журналюги со всей области.

На поступающие вопросы Дон Габриэль Коэнпудо, аппетитно подымливая сигарой, отвечал не в лад не впопад, и весь смысл его ответов сводился к одному: какой гостеприимный и душевный у вас губернатор. Он теперь мне, как брат или сын родной!

Этот лысенький мудило, теперь уже по своей инициативе, лез обниматься с Усатым, сидящим неподалеку, своими маленькими ручками, и Усатый с готовностью и энтузиазмом тянул к нему свои, при этом переводчику, сидящему между ними, беспрерывно приходилось пригибаться, распластываясь на крышке стола, как камбала под акулами.

Ситуацию несколько осложняла тугоухость знатного колумбийца. Он беспрерывно переспрашивал переводчика, при этом от его мощных слуховых аппаратов фонили микрофоны.

— Нет, это невыносимо, как он дымит, как он дымит,- вытирала платочком слезящиеся глаза редактор Рокочанской районной газеты, 50-летняя госпожа Свиридова, с такой несуразной прической, что как говорится, и захочешь, не наворочаешь. Кочка- не кочка, шапка — не шапка, гнездо — не гнездо.

Пока папа — король отдувался на конференции за всех, его великовозрастный сынок, пуская слюну,  «листал» свой телефон. По дороге он успел нафотографировать мелгородских красавиц, начав с той самой, с хлебом-солью и в кокошнике и теперь жадно разглядывал их, гогоча от восторга, как глупый коняга, наплевав на этикет.

Напрасно сопровождающие с двух сторон наступали ему на ноги под столом, мол, угомонись, неприлично. Он, как говорится, был вне зоны доступа.

Тем не менее, встреча прошла в конструктивном  ключе. Среди прочего Дон отметил, что возлагает на Мелгородскую область надежды и у него — в ее отношении очень большие планы.

А по завершению мероприятия, заокеанские гости в знак дружбы и взаимовыгодного сотрудничества вручили губернатору ставшую филателистической редкостью марку, выпущенную в Колумбии, с видом братского Нового Усола, как бы осененного кружевной веточкой конопли.

Потом журналисты отправились на банкет, а гостям была представлена культурно — развлекательная программа с посещением достопримечательностей, скачками на местном ипподроме, ужином в ресторане и даже с небывалым эротическим массажем.

Причем номера и аттракционы этой самой программы были весьма разнообразны, насыщены и стремительны. Казалось, Усатый решил дать гостям надышаться — наразвлекаться — насмотреться — как это делается перед смертью.

А пока крутилась вся эта карусель, доверенные- поверенные родственника летчицы, при поддержке автоматчиков, оттеснили инкассаторов наркокороля и бережно перегрузили колумбийские мешки в бездонные губернаторские закрома.

А когда прием заокеанских инвестиций помощниками был завершен, Усатый, ничтоже сумняшеся, сдал обалдевших от всевозможных трюков инвесторов на руки полиции, с последующей передачей их Интерполу.

Вместе с ними в изолятор до поры до времени был помещен и пучеглазый барон Михай, совместно с его расчудесной шляпой и той самой, знакомой многим, бородой.

Надо сказать, низовым сотрудникам силового ведомства весьма приглянулись белые костюмы задержанных, так что впоследствии те покидали радушный Мелгородский край, что называется, без штанов, в полном соответствии со сложившейся местной традицией.

Митрополит же просил снять с них все амулеты, обереги, талисманы и украшения и передать ему, поскольку был знатоком и ценителем атрибутов других религий и культур, в особенности тех, что были выполнены из драгоценных камней и металлов. Словом цепочки, браслеты, часы, перстни, кольца, амулеты, обереги и талисманы с гостей «содрали» и передали Его Высокопреосвященству.

В одном из симпатичных особняков святого отца, наиболее укрепленном, существовало даже нечто, похожее на  частный музей с подобными вещицами.

Священник часто любовался ими, некоторые, наиболее экзотические, заставлял примерять своих постельных мальчиков в часы невинных пасторских забав. Наиболее усердным дарил кое — что. Поскольку парнем, в общем-то, был не жадным.

Так и отбыл знаменитый Дон Габриэль с редкой даже для  сельвы фамилией Коэинпудо, наводивший некогда ужас на всю Латинскую Америку, в воронкЕ и без штанов, щерясь кривозубым ртом, по своей наивности и старческому недомыслию пребывая в счастливой уверенности, что это очередной развлекательный аттракцион.

Не дождалась засидевшаяся в невестах дочь Михая своего шалопутного заокеанского суженого, которому теперь предстояло стать осужденным по всей строгости международного законодательства.

Не дождалась богатых подарков и сестра Михая, ясновидящая Зухра, со своей стороны тоже возлагавшая большие надежды на сотрудничество оборотистого пучеглазого братца с забугорными партнерами.

Даже она, при всем ее таланте предсказательницы, не могла предвидеть такого крутого поворота событий, и что неуправляемые звезды высторятся вот в такую досадную конфигурацию, похожую на фигу.

Журналисты же, только что с восторгом освещавшие инвестиционную пресс- конференцию, теперь с негодованием писали о перекрасившихся колумбийцах, этих волках, прикрывшихся овечьими шкурами, а вся архитектура события преподносилась, как блестяще спланированная спецоперация по выявлению и обезвреживанию верхушки международного наркосиндиката, осуществленную при непосредственном руководстве героического губернатора Мелгородской области.

И у Вовтузенко гора свалилась с плеч. Сказать, что он был впечатлен действиями губернатора, это ничего не сказать. Он ими был очарован!

Это ж надо, одним таким простым движением разрубить столь сложный узел.

Вот уж воистину «одним махом всех убивахом»!

— Здорово вы все порешали,- почесывая свою картофелину, осмелился сказать он патрону. И глубоко задумался, собрав в кучу все свое лицо.

— Вот потому губернатор я, а не ты!- Констатировал Усатый, взгромождаясь на золотой унитаз, который припер ему Вовтузенко.

— Твой неудобный, — назидательно говорил родственник летчицы, лапая обеими руками золотую брюшину под собой. — Коленки выше головы, и голова между коленок. Унитаза и то не можешь себе нормального заказать. А что, если я его в дом престарелых передам? Сортир там, правда, фанерный, за то унитаз будет золотой. А, как думаешь, Николай Михайлович?

— Можно. — Уныло отозвался Вовтузенко, — пусть хоть поживут по человечески на старости лет.

— О, точно. Я о стариках забочусь. — Кричал губернатор, ловя равновесие. Кривой унитаз захватил его, как ледянка, и он ухватисто выбрыкивался на нем, пока не нае…нулся.

По случаю успешной спецоперации с колумбийцами губер дал банкет «для своих». Причем, в этот раз отошел от традиций и пригласил силовиков и Вовтузенко к себе в поместье.

Впечатленный до трусов губернаторским размахом, Вовтузенко отъезжал домой ночью. Однако восхищаясь Усатым, он никак не мог забыть, что с колумбийских денег ему не досталось ни шиша, тряс свесившейся губой, которая спьяну свисала пуще обычного, клялся себе, что отмстит родственнику летчика, и со «сдачи норм ГТО» тот теперь оближется.

Для пущей уверенности и соответствующего настроя он вертел задушевные фиги и поднимал их вверх, как пылающие головешки, словно бы освещая тем самым беспросветную тьму подлости и стяжательства.

На стоянке, спьяну, оглушенный роковой седьмой, он ни как не мог отыскать свою машину, что-то заело в сигнализации, и сколько он ни жал на брелок, его авто не отзывалось.

В очередном закоулке — меж лимузинов — Вовтузенко наткнулся на что-то обширное- оказалось мешок.

Сработал рефлекс — не помня себя ночной гулена подхватил добычу и понес, словно сердцем почувствовав, где его автомобиль.

На этот раз интуиция не подвела. Что странно и сигнализация сработала!

Бодро затолкав куль на заднее сиденье, толком даже не успев его пощупать, запустил мотор и, что называется, рванул с места.

Его бедное сердце заходилось от ужаса — вся территория наверняка простреливалась камерами. Выезд — дублем- перекрывали штук шесть шлагбаумов с нестандартной желто — белой располосовкой.

Этот выезд контролировался ВОХРой с автоматами.

— Не пропустят, не пропустят! — Тискал мясистую баранку беглец, как ребенок грудь матери и, из — под лобового стекла, озирал небо, напрочь закрытое лучами прожекторов:

— Господи, поможи! — Молился он.- И чуть не бился готовой о руль:

— Не пропустят… не пропустят…

Пропустили. Более того, даже честь отдали!

Опомнился Вовтузенко, лишь отмахав от Мелгорода километров сто. И все это время ему мерещились сирены, мигалки, автоматные очереди. Он почти не сводил взгляд с зеркала под лобовым стеклом, в котором, плавно сменяя друг друга, неслись назад столбы с фонарями.

Наконец, убрал лапу с педали газа, накатом съехал на обочину.

Заморосил дождь, мелкие капли робко, почти нежно, сыпали по стеклу.

Беглец чувствовал себя Штирлицем, ушедшем из вражеского стана:

«Не думай о секундах свысока, пабабаба»…

Ночной автогонщик потянулся назад, пощекотал мешок — на ощупь пачки денег!!!

В дороге заглянуть в него он так и не решился.

Веревки он распустил лишь дома. Не помня себя втиснул отвисший зад в кресло.

Его просто переполняли эмоции, даже не переполняли, они его словно корежили.

Он понял, что если не поделится с кем нибудь пережитым, то не переживет этого, уж простите за тавтологию.

— Гликерья, — пихнул он наугад в храпящее тело жены.

— А, что? — Испуганно хрюкнула та, — нас ограбили?!

— Вставай, дура, пошли!

В кабинете он тщательно заперся на ключ, на все обороты, включил весь свет.

— Ты б хоть куртку снял, — укорила супруга.

— Потом, потом, глянь вон туда, — указал он пальцем на мешок, стоящий перед столом.

— Что это?! — Испугалась хозяйка.

— Сама погляди.

— Я боюсь. Там что, кто-то сидит?!

— Да, смотри, говорю, не бойся. Ты такого еще не видела.

Гликерия Андреевна придвинулась к мешку, с опаской заглянула в него.

— Михалыч, да никак в нем деньги?! — Обомлела она.

— Они!

Вовтузенкова супруга подхватила куль за нижние углы и махом опрокинула на пол содержимое.

— Коленька, да тут же великие миллионы! — Прикрыла она рот ладошкой, озирая разъехавшуюся кучу бешеными глазами.

Упала на колени, стала хватать пачки, подносить к лицу, словно пытаясь заглянуть им в «глаза».

— И не доллары, а евро! — Умилялся супруг.

— Да неужто тебе такую премию выписали?!

— Ага, они наградят, как же, держи карман шире! Сам добыл.

— Да где ж ты их добыл-то? Глянь, а мешок какой, нестиранный, старый, рваный, и во — резинка от трусов, ею что ли был завязан?

— Видно не хватало мешков, гребли какие попало.

Вовтузенко сам встал на колени напротив своей бабы:

— Гликерьюшка, родненькая, — проявлял он позабытую нежность, устало подбрасывая пачки, — их тут, проклятых, миллионов тридцать, я и на глазок вижу! Тут бюджет нашего города за миллиард лет!

— Давай -ка их пересчитаем, бумажечку к бумажечке.

— Потом, потом. Сейчас время нету. Брошу к чертовой матери госслужбу, поддельные документы уже готовы, с утра же уматываем за границу. Е…ал я этот Новый Усол со всеми его козлами и пидо..асами. Всю душу им, сволочам, отдал, так хоть бы кто спасибо сказал. Поживем в Европе, как люди. Походим под зонтиком, посидим в парке. Надо ехать по быстрому, а то дороги могут перекрыть. Тикаем сейчас же!

— Нет, я так не могу, Коленька, — прижимала толстуха пачки к груди. — У меня тут и огородик.

— Какой, на хер, огородик?! Дура, ты дура! Сматываемся, а то заметут! Пойдем через проклятую Украину, родненькую нашу. У меня на таможне — свой человек.

Они лежали на куче, сомкнувшись темечками — кудлатая Гликерья и лысеющий Коля — и плакали, как дети.

На этот раз они дремали дружные до невозможности. Будильник был заведен на пять утра. Все -таки надо было как-то перевести дух, иначе здоровье Вовтузенко не выдерживало.

Правда, толком он так и не уснул, все прислушивался: не воют ли сирены. Но тихо. Стало светать. Михалыч не вытерпел, накинул халат на плечи как черкесскую бурку, потрюхал в кабинет, нащупывая ключ в кармане.

«Пока будем собираться, надо мешок куда — то в подвал что ли укрыть, а может в баню»? — Соображал он.

В кабинете включил свет, сощурился после темного коридора. Вблизи что-то монотонно шуршало.

Хозяин навел резкость и съехал спиной по дверному косяку на самую задницу, задрав и скомкав спиной халат, широко раздвинув прямые ноги, обутые в Гликерьины комнатные тапки, по полу.

На крутой куче бумажных хлопьев возвышался хомячок — джунгарик и урабатывал последнюю купюру, деловито прогоняя ее плоскость через свои беленькие зубки обеими лапками.

Эти зубы Навального показались Вовтузенко огромными. А сам хомяк чуть ли не бобром — толстеньким, как бочонок, с малиновеньким, очень подвижным носиком, на котором, как паутинки дрожали радужные усики. Что-то было в хомяке уже и от самого президента!

Грызун работал со скоростью и четкостью бумагодробильного офисного шредера и в каких — нибудь пять часов схомячил всю гору бабла.

Ее глазки слезились, видимо, в удовлетворении от проделанной работы. При этом Алексей был крайне серьезен.

Свое дело он сделал честно- там же в куче, вперемешку с огрызками бумаг, были и ошметки мешка, и кусочки резинки от трусов. В общем, все, что попадалось, он совал в рот.

Сведя бумажку на нет, зверек, как крыса на четырех лапках пропрыгал по куче, по майке вскарабкался хозяину  на плечо, «порадовав» того знакомым частым сопением почти в самое ухо.

И, хоть убейте, отчетливо послышалось Вовтузенко в том интимном сопении, задушевное: «Пошел на …уй»!

А Алексей близко и щекотно обнюхал отвисшую щеку своего визави, вспрыгнул ему на голову, зацепился передними лапами за рельефную штукатурку, пошел по ней куда-то вверх и канул в вентиляционном отверстии.

Вовтузенко так и сидел с блаженной улыбкой дебила, со зрачками, стряхнутыми на переносицу. В доме грянул будильник.

Замечательное путешествие

В то время, как один поклонник Маргариты собирался бежать из страны, а второй томился в СИЗО Нового Усола, сама она входила во вкус собственницы и богатой дамы, инспектируя заводы, подаренные ей Вовтузенко.

В этом деле ей помогал знаменитый кочегар Степаныч, поскольку слыл ушлым мужиком и знатоком людей, не дававшим спуску никаким мошенникам.

Вспомним хотя бы ремонт кочегарки, произведенный качественно и в срок.

Рита попросту наняла его и ни  разу не пожалела. Дотошный помощник, хотя и не был профессиональным ревизором, мошенников, что называется, нюхом чуял, и выводил их на чистую воду на раз. Хозяйка просто нарадоваться не могла.

С его подачи она поменяла практически все руководство маслодельного производства, и директор керамической фабрики попал на особый контроль ее владелицы.

У маслокомбината был небольшой сырьевой филиал в Подмосковье. Промышленница решила проверить и его, с собою она, опять – таки, пригласила Степаныча.

Маргарита выкупила СВ, и это занимательное путешествие началось.

Сначала немного выпили за отъезд. Степаныч, хотя обычно и не приветствовал спиртные напитки, в этот раз, вопреки своим убеждениям, «усугубил». Причем, по тому, как обстоятельно и со вкусом он это сделал, стало понятно, что некогда он был большим знатоком этого вопроса.

Потом легли спать.

Не смотря на усталость и выпитый коньяк, молодая женщина никак не могла уснуть. Рядом вовсю храпел Степаныч на своей узкой «лежанке».

В купе все еще было жарко. Девушке почему-то страшно хотелось раздеться догола, но она опасалась, что сон сморит ее, а утром попутчик проснется первым и увидит ее «блуд».

Поезд шел, кочегар безобразно храпел, Маргарита ворочалась. Потом  она вдруг встала, осмотрелась, начала толкать Степаныча:

— Эй, проснитесь.

— А? Кто тут? — Сразу же очнулся он.

-Это я, Маргарита. У вас нет таблетки от головы? Голова раскалывается.

— Нету у меня ничего. Коньяка вон хлебни, похмелись.

Надо сказать, кочегар совершенно не церемонился со своей работодательницей,  как, впрочем, и со всеми.

-Тогда сходите к проводнице, вы, кажется, с ней познакомились.

— Сама иди.

— Ну, пожалуйста. Вы ж мужчина, в конце — концов. И потом, ведь это из-за вас я маюсь.

-Я что, тебе в глотку заливал? Сама хлебала, как кобыла.

— Ну, спасибо. А я, дура, думала, вы поможете.

— Ладно, — смягчился попутчик и нехотя начал натягивать свои суконные штаны, — могла бы, между прочим, и пощадить старичка, у него сон короткий, — недовольно ворчал он.

Наконец вышел.

Сама Маргарита была в футболке и просторных спортивках. Подумав немного, она сняла их, аккуратно свернула. Девушка осталась в трусиках, которые не до конца скрыла расправившаяся футболка. Ее крутые белые, как луны, бедра были просто великолепны.

Старик вернулся, протянул попутчице пилюлю и стакан с водой:

— О, да ты горишь вся. У тебя что, температура?

Он пощупал ее лоб, облапил бедро:

— Жарища тут, как в кочегарке, — он выпрыгнул из штанов. Его трусы распирал член, загибающийся по бедру куда-то под резинку.

— Спасибо, мне сразу полегчало,- шептала Маргарита, отпив из стакана.

-Да? Это у тебя, значит, авитаминоз был.

— Почему?

— А ты простую витаминку слопала.

— Послушайте, а вы всегда такой хам или это у вас лишь по четвергам?- Разозлилась девушка.

— Да не нервничай, Ритушка, ну разыграл тебя старик, похохмили немного. Давай я тебя за это обниму.

Он приобнял ее за талию.

Она отвела его руки присела на полку. Он развалился рядом.

— Фу ты, совсем духота одолела, испарился весь, я и трусняк сброшу.

Он стянул трусы.

— Воды бы хлебнуть, жажда замучила.

— Попейте из моей бутылки. — Маргарита передала ему пластик. Забулькала влага.

Искоса девушка кинула на него взгляд:

— А это вы обрезанный, да? Как мусульманин?

— Ага,- с удовольствием крякнул кочегар и вытер губы.

— Больно было?

-Не. Когда дезинфицировали спиртягой чистым пощипало немного, и все.

— А у вас сколько детей?

-Да ты думаешь, я знаю.

-А самому младшему сколько лет?

-Младший у меня еще в головке сидит. Давай, погладь его.

-Не могу. Я себя уважать перестану.

— Просто погладь и все. Что тут такого?

— Все равно не могу.

— Ну, не можешь, так и не надо.

-А если поглажу, вы от меня отвяжетесь?

— Да канешно, я и не привязываюсь.

Рита робко коснулась Степаныча.

-Гав!- Заржал блудодей. Девка испуганно отдернула длань.

— Да не бойся ты, он не кусается.

— Какой он у вас толстый и горячий и мягковатый еще, что, не встает на меня?

— На тебя и у мертвого встанет.

— А чего ж он?

— А тебе прям надо, чтоб он встал?

— Ага.

— Тогда скинь трусы, задери футболку, покажи себя.

Словно сомнамбула девушка встала, спустила трусики, задрала футболку, смяв другой рукой свою грудь.

Степаныч пришел в полную боевую готовность, а, разглядев ее татуировку, он просто окаменел.

Он сидел, мученически склонив голову на бок. Больших страданий стоила ему эта «непринужденная» прелюдия.

Он лапнул бедро девушки:

— Хочешь меня?

Этим самым он словно спугнул «птицу». Рита очнулась, как в каком-то  испуге кинулась на полку. Поджала под себя ноги, обвила их руками, и так и сидела, уткнув пылающее лицо в колени.

— ДАЙ мне,- ласково попросил старик.

Девушка отрицательно потрясла головой.

— Дай мне, лапушка, дай мне, кисонька. Тебе будет очень хорошо.

— Нет, нет, не надо, у меня жених, Вениамин,- шептала Маргарита в колени.

— Сегодня я буду твоим женихом. Будешь мне любящей женой всю ночь, исполнишь долг супружеский сполна. Предлагаю тебе руку и сердце.

Он протянул руку. Не поднимая лица, она страстно пожала ее. Как она увидела, не известно. Почувствовала, наверное.

— Будем любить друг дружку и будем разговаривать, это, знаешь, как сладко? И ты будешь материться, грубо, как мужик. Я тебе разрешаю. Будешь?

Она согласно кивнула.

Он встал, направил себя на Маргариту:

— Давай, подготовь его, оближи, хорошенько смочи слюной, чтоб трудно не было.

Она отняла лицо от колен, с мольбой в глазах глянула на деда:

— Но тут же сплошная антисанитария. Потом не подмыться, ничего. И презерватив нужен, без него я не могу.

— Я резинку никогда не напяливаю. Без нее слаще.

— Но мы не одни. У нас есть свидетели, люди ходят мимо дверей.

— Я этих «свидетелей», в случае чего, из — под земли достану.

— Я могу залететь.

— Я мимо тебя кончу.

— Мне сказали, что достаточно одного сперматозоида. А у меня гормональный сбой, врачи предупредили, если сделаю аборт, уже никогда не смогу иметь детей. Залечу, хочешь, не хочешь, рожать надо.

Она говорила так искренне, как будто исповедовалась.

— Сказал, мимо, значит, мимо. У меня опыт, не бойся, я как снайпер.

Маргарита, страшно смущаясь, облизала Степаныча.

— Ну, вот, видишь, какая ты умница, умелица — мастерица! Айда, на шишку мужа!

Он сел, похлопал рукой рядом с собой.

-Я жду. Гляди, а то передумаю.

Девушка встала, вспорхнула с ногами на полку, раскорячилась над блудодеем:

— Только осторожнее,- молила она.

Степаныч ухватил ее за крепкие ягодицы, стал тихонько насаживать на себя.

Вагон трясло и водило, партнершу Степаныча словно вращало, она размашисто навинчивалась на партнера.

И странно: он своими ладонями как — бы поднимал «жену», сдерживая ее нетерпение, она поднималась, но с жаром и страстью, снова насаживалась на деда, с каждым разом  все глубже и глубже.

Старик почти не двигался, мелкая тряска делала свое дело. И Маргарита уже неистовствовала, она вертела задом, склонив голову набок нереально интенсивно мяла свои груди. Потом скинула футболку, распустила волос. Темп нарастал, плечи самки покрыла какая-то мелкая сыпь, ее бедра начали схватывать судороги. Она в голос кричала.

И скрючившись так, что из спины выперся  дугой весь ее шишкастый позвоночник, стала интенсивно в частых судорогах кончать.

Любовник, выдержав паузу, снял ее с себя.

— Становись как сука,- он властно указал рукой где: в конце полок, у двери, головой – к зеркалу. Невероятно быстро Марго приняла позу, став коленями на противоположные полки, и дед, не спеша и деловито, стал подготавливать ее: развел как можно шире ноги, надавив рукой на поясницу, максимально прогнув ее, при вертикально стоящем заде. И неспешно вошел в нее.

Она утробно охнула и завертела задом, пытаясь освободится. И вот тут он начал ее ДРАТЬ. Именно ДРАТЬ!

И откуда у него было столько сил! Он намотал ее волосы на руку, притянул голову к себе так, что она чуть ли не легла затылком на свой копчик и трахал в бешеном ритме, свободной рукою  грубо лапая ее натянутые на клетку скелета груди, мял их как пекарь, и  ее чуткие соски лезли меж пальцев, как изюм из теста:

— Любимый мой, еще, ох, о-ох, как хорошо!!! Мальчик мой, люби свою девку, люби. Люби!!!!!

— Любишь меня, любишь?!- По кобелиному наддавал старик.

— Да, только тебя одного и всегда любить буду.

— Всегда будешь мне давать?!!

— Да, да, ты сука, сволочь, дрянь, ты мне всю жизнь испортил, скотина, ненавижу! — Давясь соплями и слезами уже рыдала Маргарита.

А партнер уже весь напружинился, он готовился кончать.

— Ой, какой ты твердый, ты окаменел, я не могу больше, я умру!- Орала Рита в голос.

— Это потому, что я скоро кончу.

— Да, да, давай, давай, давай скорее, скорее, скорее!!!

— Ты хочешь, чтоб я в тебя кончил?

-Да, муж мой, оплодотвори меня, да, да, у меня как раз сроки. Я хочу ребенка, он будет счастливый, как ты!!!!!

Ухватившись за ягодицы молодой женщины, мужик замер, словно прилип к партнерше.

По ее телу красно — фиолетовыми круговинами произвольно гуляли трепетные судороги, как ветры по пшеничным полям. Ягодицы мелко дрожали. Она тоже кончала.

Почему-то пахло свежим ветром и молодой травой.

Зеленоглазая красавица скрещивалась с уродливым, полуслепым дедом. На веки вечные, на бесконечные поколения их со стариком потомков, которым теперь определяла судьбу, смешивала свою юную девичью чистую племенную породу со скверной породой нехорошего, а может и заразного хрыча.

После спаривания, Маргарита, «убитая» лежала на своей полке, раздвинув ноги. Одна нога свисала с полки и пальчиками стояла на полике.

При этом вызывающе пунцовела на лобке девушки ее черно-красно- фиолетовое тату: рогатый Сатир с копытами, полулежащий на расшитых подушках со вздыбленным конским членом. Этот член был выполнен очень реалистично, и, по своим размерам выходил за верхнюю условную резинку девичьих трусиков…

О времена, о нравы…

---