Автор Одеяло — хороший рассказ Александра Калуцкого для всех почитателей его таланта.
Одеяло — еще один хороший рассказ Александра Калуцкого
Константина Рыжикова, конечно же, никто не посмеет назвать алкоголиком. Нет, ну пригубить рюмку — другую для настроения он всегда был готов, да и как не выпить, оно ж, когда душа поет, и дело спорится. А дело у него важное, почти государственного масштаба. Замыслин он изобрести незасоряющийся мусоропровод, да и запустить его в производство, поскольку просчитал, что никто об этом всерьез не думает, а идея, как говорится, лежит на поверхности, и польза от ее реализации, во всех смыслах огромная.
Константин в прошлом танкист, вернее сказать, как бы танкист, поскольку на танке не ездил, а служил при хозроте в военном городке танкистов. «Наслужил» на небольшие пенсию и квартиру, и был уволен в запас по сокращению, что и позволило ему целиком сосредоточиться на его изобретении. В том самом военном городке в многоэтажках офицеров мусоропроводы вечно были забиты снизу доверху.
Ох, и намаялся же взвод прапорщика Рыжикова с этими мусоропроводами, будь они неладны. Константин никому не признается до сих пор, но мы — то скажем по секрету, поскольку считаем всякую должность почетной, что основной «боевой» задачей его взвода, как раз таки и была война с мусором. Тогда, в общем-то, и возникла у него идея будущего изобретения, поскольку вопрос этот несчастный прапорщик изучил, что называется, изнутри, крепко прочувствовал его сразу всеми органами чувств.
Ну вот, словом, на гражданке так и действует: воплощает и с вдохновением! С утра — к ларьку, в обед — к ларьку, и вечером туда же, а в перерывах — чертит, пишет, высчитывает. И волнуется, понятное дело, все больше, поскольку кажется ему, что схватил он птицу удачи за оперение, и вот-вот пойдут мусоропроводы его имени в серию.
И вот в этот-то волнительный момент, когда напряжение его сердца и разума достигло предела, и заветный патент уже лежал практически в кармане, стал замечать наш Константин обостренным сознанием, что его одеяло… ворует у него деньги!
А одеяло у Константина солдатское, суконное, с двумя полосами — синей и светло-синей — с нижнего края, то есть там, откуда ноги торчат. Простецкое, словом. Но говорят же, что простота хуже воровства.
А дело было так, шарил что-то Константин у себя по карманам, ну а потом, чтоб долго не искать искомое, скинул с себя штаны, да и вытряхнул разом содержимое этих самых карманов на одеяло. Мелочишка, червонец скомканный, крышка от бутылки пива, что-то еще и чего — то на миг отвлекся, глядь, а денег уже и нет. Причем ни мелких, ни крупных.
То есть, крышка на одеяле присутствует, а монеты и заветную купюрку, словно корова языком…
«Ну,- думает,- дела! Дай-ка я еще на пробу чего-нибудь кину».
Швыряет рубль — две по пятьдесят — а одеяло верхний правый край через себя отгибает, цоп монетки, как рукой и куда-то под себя тут же упрятало.
Смахнул Костя одеяло — монет нет, как нет.
«Ладно, — злорадствует,- не велик урон. Лягу — ка я спать, авось к утру одеяло-то угомонится».
Но, не тут-то было! Проснулся от холода и странного какого-то шороха. Глаза разлепил, видит, одеяло в шкафу копается. Согнулось, середину, как задницу, отклячило и воровато шуршит бумагами в его стареньком чемодане. Как раз там, где среди писем и газетных вырезок, снимок его бывшей возлюбленной Людмилы хранился.
Костя его так берег, что даже на стену не вешал, боялся, что от солнца выгорит, занавесок -то у него отродясь не было. По праздникам бывало только достанет из чемодана светлый девичий образ, полюбуется, вздохнет, да снова и спрячет. Не вышло тогда у Кости, на его Людмилу офицер нашелся…
Выходит, одеяло на святое покусилось! На его единственный роман любовный!!!
Вскочил, да как дал ему пенделя.
Одеяло тут же на диван кинулось и успокоилось, ровненько расправленное.
Ну, а дальше пошла жизнь развеселая. Одеяло то укутает хозяина так, что он вспотеет весь от макушки до пяток, то под диван спрячется, и Костя мерзнет всю ночь, зуб на зуб не попадет.
И ничего не сделаешь с ним, с одеялом-то этим, поскольку оно хоть и хулиганистое, но душевное, свое, родное, теплое. Из гарнизонной коптерки, как невеста, ночью, украденное.
И решил тогда Константин свое одеяло задобрить. Улучил момент, надергал на общей клумбе цветов, да рядом с постелью в банке из под огурцов и поставил. Сам на цыпочках вышел, дверь прикрыл, прислушался и светло улыбнулся. Одеяло лежало, чуть дыша всей своей ровной грудью, благодарно вдыхая легчайший, сладко-дымчатый аромат, похожий на запах «Красной Москвы».
Целый день не шевелилось, пока цветы не завяли.
Изобретатель даже на изобретении своем опять смог сосредоточиться и причертил какое-то диковинное колесо к длиннющему — через весь лист — прямоугольнику.
Ну, а потом случилось непоправимое: одеяло Костину водку выпило. Как раз когда ему до зарезу надо было сто граммов, чтоб вдохновение подкрепить. Стоял он растерянный в семейных трусах с ромашками, на пороге, тряс пустой бутылкой и укорял глупое создание:
— Эх ты, рыло ты суконное, по живому метишь, да? Работаю, как вол, на пределе сил, мне эта водка сейчас, как танку горючее, а ты меня втихаря лишило заправки. И это в тот момент, когда мы – на пороге небывалого открытия. Да я бы тебе кровать новую купил, а может быть и на пододеяльник ситцевый замахнулся!
Костя всплакнул, обреченно уронил руку и рухнул на одеяло. Оно лежало под ним, виноватое, коротко вздыхало, словно раздумывало над каким-то решением. Такой вот этюд в постельных тонах.
Поутру Константину почудился говор, причем какой-то очень близкий из незнакомых голосов, что и заставило его подняться. На трясущихся ногах он прокрался к кухне, схватился за косяк обеими руками. На кухне, вокруг стола расселись трое: одеяло, чемодан и Костина единственная куртка. Пили водку ( у Кости дня два назад исчезла нераспечатанная бутылка) и взахлеб спорили о политике и бабах. Чемодан даже бесстыдно раззявил свой необъятный рот, видимо спеть собирался, скотина.
Костя во все глаза смотрел на бутылку, а там и осталось-то всего на палец, на донышке. Вот он где, ужас-то!
— Ворюги, вы ворюги,- укорил Рыжиков «домочадцев», впрочем, с какой-то доброй, явно заискивающей интонацией. — Что ж вы хозяину-то опохмелится не дали. Хоть бы какое уважение проявили, хозяин ведь танкистом был, офицерил, как-никак.
Собутыльники на миг замолчали, а потом, не сговариваясь, рявкнули разом:
— Какой ты, на фиг, танкист!
А одеяло еще и от себя ехидно прибавило:
— Это ты мне-то будешь рассказывать, какой ты танкист, мусоровод — декоратор ты самодеятельный! Вечно стихи в бреду бормотал, да свалкой от тебя разило.
— Курица не птица, прапорщик не офицер,- вздохнул чемодан.- Али тебе твое прапорщицкое удостоверение показать? Так я счас достану из себя, хоть и неловко мне. Все бока мои об углы исцарапал путешественник недоделанный, повсюду таскал меня с собою пьяный. Несет, несет, поставит, да сам сверху, слышь, еще и сядет. А в нем, в кабане, тогда пудов шесть было.
Рыжиков, видит ловить нечего, шапку в охапку и к участковому, дорогу-то хорошо знал, не раз под конвоем водили.
С порога и выпалил, помогите мол, на одеяло хочу заявить, деньги у меня ворует. А капитан с юмором попался и спрашивает:
— И где прячет?
— Пока не выследил, но надо хорошенько поискать, там уже не меньше тыщи!
Участковый с интересом оглядел свою фуражку, насадил ее на голову:
— Ладно, пошли!
По дороге привлек еще каких-то двоих случайных гражданских, то ли свидетелями, то ли понятыми.
А в квартире Рыжикова, как назло, тишина. И все проштрафившиеся предметы — по местам.
Следователь велел Константину спровоцировать преступную шайку на противоправные действия. Тот, переминаясь с ноги на ногу, попросил мелочи взаймы, поскольку денег у него уже совсем не было. Кинул монеты на постель, одеяло дурачком прикинулось, лежит словно и не живое вовсе.
— Вы все видели, товарищи?- Спросил милиционер у понятых. Те толком ничего не поняли, но дружно подтвердили, что видели все.
— Что ж, берите, Константин Михайлович, лист и ручку и пишите?- Приказал следователь жертве внутриквартирной ОПГ. Достал из планшета несколько чистых листов и протянул их Рыжикову.
— Что писать?
— Заявление на одеяло свое. По форме, как все было и со всеми подробностями. Ручка-то у вас есть?
Константина, основательно трясло, поэтому он намекнул капитану, что ему не худо бы немного поправиться, поскольку его слегка «куражит», но, не с похмелья, Боже упаси, а от волнения.
— Это бывает,- с пониманием отнесся участковый.
И прибавил:
— На кухне в бутылке еще осталось граммов 50, как раз хватит, чтоб нейтрализовать волнение.
Пока Константин округлял свои каракули, капитан с интересом рассматривал его чертежи, раскиданные по столу:
— Секретное оружие изобретаете? Или аппарат самогонный?!
-Только не сажайте его надолго?- поднял свои умоляющие синие глаза Рыжиков.- Припугните слегка и тут же отпустите, ладно?
— Кого?- Не понял следователь.
— Мое одеяло. Оно хоть и глупое, но хорошее и… теплое.
Наконец милицейские листочки были испещрены корявым почерком начинающего изобретателя. Не без труда была проставлена под ними и такая необходимая роспись, упрыгавшая в крылечки. Капитан смахнул листы со стола, бегло оглядел их, аккуратно спрятал в планшет, указал потерпевшему рукой на дверь.
— Пройдемте.
— Куда?!- Почуял заявитель неладное.
-Скоро узнаете.
И повез Константина Рыжикова прямехонько в городской наркологический диспансер, где и сдал его на руки персонала, совместно с его жалобой на одеяло, записанной под протокол.
Надо сказать, благодаря этому участковому, и этой жалобе наш герой и избавился от алкогольной зависимости. Не создай он свое замечательное в своей силе художественное произведение, неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая судьба. А так, сей документ стал серьезным основанием для привлечения к лечению Константина целого штата разнообразных специалистов, включая психологов, психотерапевтов и даже какого-то небывалого смехотерапевта, который радовался всякой болезни, как крестьянский ребенок поездке в город.
Сейчас Константин Рыжиков трезв, хотя по — прежнему одинок и всегда немного грустен. Судьба же его серенького «фронтового» одеяла неизвестна.
Эту историю, в несколько, правда, упрощенном ее варианте рассказал мне тот самый участковый, что доставил нашего Костю в клинический «вытрезвитель». Три десятка лет прослужил Олег Григорьевич Камышатко участковым в Балашихе, надо сказать образцово, почетно и по — человечески. Повидал на своем веку всякого. Так что подобных историй у него пруд пруди.
Фамилию главного героя вот только мы изменили. Впрочем, как только появятся незасоряемые мусоропроводы, возможно, вы ее и узнаете.